Записки сыщика

Жалко его мне было в то время, очень жалко. Но что же делать? Помочь этому горю было нельзя. Прощаясь со мной со слезами, он мне сказал:

— Не плачь, Катя, Бог приведет я ворочусь- тогда женюсь на тебе и мы заживем припеваючи. Только не забывай меня и не якшайся с нашими ребятами.

Уж сколько же я по нему плакала, Богу одному только известно!

Месяцев через пять он прислал письмо, в котором, описывая, что он, слава Богу, жив и здоров, просил меня уведомить: как я живу и что делается в доме его дяди?

Ответить ему я не могла, потому что не знаю грамоты, а других просить об этом было очень со вестно. Письмо я давала прочитать одной моей грамотной подруге, а та, по глупости своей, и расскажи об этом на фабрике. Вот меня и начали после того называть Катериной Рекрутчихой.

Месяцев через шесть является на нашу фабрику солдат и начинает расспрашивать у фабричных, не был ли на фабрике Василий Иванов, из такой-то деревни, со своим другим товарищем.

— Да зачем ему сюда приходить? — отвечали ребята. — Ведь его отдали в солдаты.

— Да не залюбил он службу-то, взял и ушел из полку-то, — засмеявшись, сказал солдат.

— Неужто ушел? Ай да Васька! Вот сыграл штуку!

— Послушайте-ка, братцы, мне в его деревне сказали, что у него здесь на фабрике была любовница. Не приходил ли он к ней? Как ее зовут-то? спросил у фабричных солдат.

— Катериной Рекрутчихой, — отвечали ему.

— Подите-ка, позовите ее ко мне: я у нее спрошу об этом.

— Да что у нее спрашивать-то? Она ничего не скажет. Кабы он приходил к ней, так мы бы все об этом знали: у нас не тот, так другой тотчас увидит семейка-то наша порядочная, — не два человека, а, пожалуй, до тысячи человек найдется.

На другой день меня потребовали в полицию, где и спросили: знаешь ты грамоту?

— Нет, не знаю, — отвечала я.

— Ну так смотри, мы за тебя вот на этой бумаге распишемся, а ты не забудь: если явится к тебе Василий Иванов, ты тотчас дай знать нам. Помни же, а то худо тебе будет.

На фабрике наши ребята стали приставать ко мне с расспросами: зачем меня вызывали? Но я никому ничего не говорила — только плакала.

Года через полтора, что ли, в праздник, приходит ко мне подруга да и говорит:

— Катя, поди-ка к воротам, там тебя спрашивает какой-то старик.

Я выхожу, кланяюсь этому старику.

— Здравствуй, моя милая, — сказал он мне. — Тебя ведь зовут Катериной Прокофьевной?

— Так точно, — отвечала я.

— Ты знала Василия Ивановича, который жил на фабрике?

— Как же не знать? — сказала я и тут же заплакала.

— Ну вот, Катеринушка, — отведя меня в сторону, начал говорить старик, — не плачь о нем. Бог милостив! Ты только завтра поутру приходи ко мне пораньше, на постоялый двор к Сидору Гаврилычу. Я там буду тебя дожидаться. На фабрике сегодня же рассчитайся, возьми свой паспорт и все имущество. Я хочу тебя, по просьбе твоего брата, пристроить в хорошее место, но только прошу об этом никому не говорить. Я слышал, что ты девушка-то скромная, и потому говорю я откровенно. Смотри же, исполни и не заставь меня, старика, дожидаться тебя понапрасну. Нам путь с тобой предстоит неблизкий — отсюда нужно будет выехать пораньше. Если тебя не рассчитают сегодня, так ты за деньгами не гонись — у тебя деньги будут. Прощай!

Простившись с ним, я тотчас же отправилась в контору фабрики, где получила свой паспорт и 45 копеек, заработанных мной. В эту ночь я не могла никак заснуть — все думала: кто бы был этот старик и куда он меня хочет отвезти?

Когда я пришла на постоялый двор, старик еще спал. Напившись чаю, мы с ним отправились на его лошади в путь.

По дороге он со мной заговорил.

— Катеринушка, — сказал он мне, — ты дней через семь увидишься с Василием Ивановичем. Он теперь живет хорошо: уже не солдат, а купец, и ты его более не называй Василием Ивановичем, он Василий Никитич. Это он просил меня съездить к тебе на фабрику, взять тебя оттуда и отправить к нему в город П. Я тебе дам письмо, где его найти, и денег на дорогу. Завтра привезу тебя к моему приятелю, с которым ты отправишься до места, на его лошадях. Он купит тебе хорошую одёжу, и ты будешь у него вместо хозяйки.

Я была очень рада, что буду жить с Василием вместе, и потому нисколько не думала о том, что он беглый солдат, и о том, что я из-за него, пожалуй, буду страдать.

Василий принял меня ласково и отвел мне небольшую комнату. В ней уже приготовлена была для меня кровать, матрац и две подушки. Мы вечером, сидя за самоваром, очень долго разговаривали. Он расспрашивал, что делалось после него на фабрике, и я ему обо всем чистосердечно рассказала.

После он мне сказал:

— Слава Богу, откупился. Только ты, Катя, об этом ни с кем не разговаривай, а то будет и мне и тебе нехорошо. Да, впрочем, я надеюсь на тебя. Че рез недельку я сниму для тебя лавку, и ты будешь торговать в ней шитыми рубахами. Завтра же поутру мы пойдем с тобой в город, я куплю тебе хорошую одёжу, а в этой тебе здесь ходить нельзя. Ты, пожалуйста, избегай излишних разговоров и знакомств с бабами. Если будут спрашивать у тебя откуда? — ты скажи, что ты моя двоюродная сестра.