Записки тюремного инспектора

И большинство, с кем мы разговаривали по этому поводу, соглашаются с нами, что не в большевизме тут дело. Большевики сами по себе, а национальная нетерпимость сама по себе. Мы вспоминаем отношение к нам в Загребе профессора Микуличича и градской управы. Они нас ненавидели, но и мы их тоже ненавидели. Микуличич не умел скрывать своей злобности и был так нетактичен, что позволял себе в серьезном и деловом разговоре говорить, что немцы презирают русских и русскую науку. Говорилось это, конечно, с целью уколоть самолюбие и унизить русского человека.

Эта национальная нетерпимость славянских народностей, одинаково сербов и хорват, к русским, одинаково в интеллигентных слоях общества и в народных массах, не подлежит сомнению. Это впечатление общее, несмотря на то, что газеты продолжают муссировать общеславянский вопрос. Об этом говорилось еще в прошлом году, но тогда объяснялось это иначе. Сербам и хорватам надоело возиться с русскими, и мы стали им в тягость.

Так объясняли себе беженцы недоброжелательное отношение к русским, а некоторые просто разрешали себе этот вопрос: «Это большевизм начинает просачиваться в народные массы, и мы для них, конечно, контрреволюционеры». Нет! Мы видим другое. По крайней мере, мы сами слышали от профессоров, бывших в Белграде, что русским людям в Сербском университете ходу не дают, и там среди профессоров явно обнаруживается недоброжелательное отношение к русским ученым.

Наилучшим показателем этого безотрадного положения русских людей в Югославии является запрос правительству, внесенный 27 ноября 1923 года земледельческой фракцией народной Скупщины с требованием возвращения русских беженцев в Советскую Россию (Новое время. 29 ноября 1923. № 780). Это не большевики, а часть сербского народа, славяне, демократы, игнорирующие традиции и нравственные обязательства перед русским народом. И после этого еще говорят о существовании какой-то славянской идеи, о роли славянства в будущем!

Это уже второй такой запрос в Скупщине. Во время Генуэзской конференции какой-то адвокат, серб, интеллигентный человек, требовал изгнания русских из Сербии. Тяжелое, гнетущее и скорбное впечатление произвел на русских этот запрос части сербского народа. И мы невольно вспоминали, как девять лет тому назад в той же Скупщине лихорадочно ждали помощи от русского Царя и русского народа, без которого, конечно, выхода из положения для Сербии не было. Сербы приняли тогда эту помощь, восторженно крича в Скупщине «живю» русскому Царю и русскому народу. Теперь в этой же Скупщине возбуждается вопрос об изгнании из Сербии тех, кто сражался в рядах Русской армии во имя спасения сербского народа.

Конечно, найдутся люди и, может быть, целые группы русских людей, которые будут возражать нам и скажут, что мы видим все в мрачном цвете. Но мы наперед знаем, кто нам будет возражать, и мы не ставим им этого в вину. Напротив, мы будем рады, если они в будущем поведают русским людям другое и сгладят те тяжелые впечатления, которые мы вынесли из этой мрачной жизни в Югославии. Может быть, они сумеют объяснить иначе те трения, которые мы принимали за национальную вражду, и примирят нас с теми людьми, которые унижали и оскорбляли нас и желали нашей гибели, настаивая на возвращении нашем к большевикам, зная отлично, что половина из нас будет перебита. Они скажут нам, что это делает не весь сербский народ. И мы это отлично знаем, как знаем, что не весь русский народ стоит за большевиков.

Итак, это те русские беженцы, которые отлично устроились, живут хорошо и попали в милый, культурный кружок интеллигентных югославян. Они вращаются в обществе, чутко относящемся к испытаниям, ни-отосланным русским людям. Они близки к правительственным сферам и военным кругам, где еще не забыта роль России в войне. Они живут в больших центрах, бывают в театрах, на концертах, на балах и не видят улицы и закоулки, где нищенствует и бьется в борьбе за существование русский беженец.

Мы сами попали первоначально в среду необыкновенно милых, культурных и порядочных людей. Это было в Костайнице, на границе России, где мы отдыхали среди этих симпатичных сербов и хорватов. Мы чувствовали себя именно как у родственного нам славянского народа и навсегда сохраним о них светлое воспоминание. Нам были тогда непонятны доходившие до нас слухи о неприятностях, которые переживали тогда русские беженцы в Загребе, и мы объясняли себе это больше -вистскими выпадами. К нам так хорошо относились в Костайнице, что мы даже не обратили внимания и не внесли в свои записки, что и там мы встретили большевиков, которые однажды в ресторане громко отпускали по нашему адресу глупые замечания и угрожали нам. Только потом мы отдали себе ясный отчет, что то было начало испытаний в нашей беженской жизни.

* * *