Записки жандармского штаб-офицера эпохи Николая I

— Вам нет исхода, князь: либо верите моему слову и дайте мне ваше честное слово, либо вы не выйдете отсюда.

Князь заплакал и дал мне честное слово, что говорить перед дворянством не будет. Я успокаивал его, как умел. Грустно видеть старые слезы оскорбленного отца. Разговор был длинен, я записал только главные пункты.

[Я был очень доволен успехом. Мне удалось устранить путаницу всего дворянства, достойного высочайшего уважения, и вообще людей честных, с прекрасным и глубоким основанием в преданности государю и Отечеству. С каким наслаждением вспоминаю я о родных и дружеских отношениях ко мне благородных и добрых помещиков симбирских, память моя не сохранила ни одного неприятного случая в течение 5 лет моей службы в Симбирской губернии. Моя служебная обязанность часто могла бы становить меня в щекотливое положение, но всякий служебный случай вместо неприятностей прибавлял мне друзей — вежливое слово, ласковый совет всегда находили полное и радушное сочувствие. Прошло более 40 лет, я состарился, разрушаюсь, но лучшие, радостные мои воспоминания в жизни — это о симбирском дворянстве, чувства моей преданности на старости лет! Моя любовь, уважение к этой массе благородных добрых людей окончатся с моею жизнью!]

Покончив с одним князем, я посетил князя Дадьяна. Выходит ко мне князь, с плотно обстриженной головой, воротнички a l'enfant, как Байрон на портрете, с трубкой, и цедит сквозь зубы — англичанин да и только!

— Чему я обязан, что вы пожаловали ко мне?

— Князь, прежде всего здравствуйте и позвольте сесть; мне нужно переговорить с вами.

Обстановка слишком проста: во всю комнату простой крашеный стол, около такая же голая скамейка, точно в бедной школе; на скамейке мы и уселись.

— Вы, князь, огорчены и очень раздражены из-за глупой лжи, дошедшей до вас.

Князь как-то засопел, сжал чубук так, что у него хрустнули пальцы; странно сопевши, придвигался ко мне. Молчит; не может или не решается сказать слово. Я спокойно посоветовал не придвигаться так близко, а то нам неудобно говорить. Азия немного утихла, и князь сквозь черные зубы процедил:

— Желал бы я знать, какое вы имеете право мешаться в чужие дела?

Я рассмеялся и сказал:

— Жандармы для того и учреждены, чтобы мешаться в чужие дела. Вы сердитесь, князь, а, узнав мои намерения, вы не отвергнете моего участия.

— Я не имею нужды ни в чьем участии!

— Дело в том, что я имею необходимость принять участие в вашем деле.

— Позвольте узнать, какая вам необходимость соваться в мои дела?

— Вы, князь, намерены разбить рожу Загряжского публично?

— Ну, что же вам за дело?

— До рожи Загряжского мне совершенно нет дела, но подлая рожа Загряжского принадлежит губернатору, вот это и переменяет вид дела. Моя обязанность устранить всякое публичное оскорбление власти, поставленной государем; я пришел доложить вам: пока Загряжский [является] губернатором, вы не можете выполнить своего намерения.

— Кто может остановить меня?

— Я, князь, затем и пришел к вам.

— Каким это образом?

— Я прошу вас, пока Загряжский [является] губернатором, не оскорблять его, в чем и прошу вашего честного слова!

— А если я вам слова не дам?

— Я вынужден буду арестовать вас.

Опять засопел и процедил:

— Вы не посмеете этого сделать!

— Князь, даю честное слово — сделаю!

— Кто дал вам право?

— Секретная инструкция, высочайше утвержденная!

— Вы не понимаете моего оскорбления и не можете понять.

— Я вам сказал, что я все знаю подробно; думаю, что и сочувствовать вам могу, что вы и увидите.

— В чем же ваше сочувствие? Как вы поймете, что этот подлец из счастливого человека сделал меня несчастным?

— Прошу вас выслушать меня без раздражения. Прежде всего скажу вам, что вы будете счастливы!

— Я вам не верю и вижу, что вы ничего не знаете.

— Эх, почтенный мой князь, какой же я был бы жандарм, если б не знал всего; только публике неизвестно, что я все знаю, и не узнают без нужды.

— Можете вы мне сказать, что вам известно?

— Очень охотно: малодушный хвастун Загряжский считал гордостью для себя похвастать интригой с прекрасной и уважаемой девушкой перед графом Толстым; последний, как вполне благородный и честный человек, счел долгом предупредить вас. Тут правы и Толстой, и вы, князь. Презренно [и подло] виноват [негодяй] Загряжский. Я рад возможности удостоверить вас честным моим словом, что негодяй Загряжский солгал: ничего подобного не было.

— Как вы можете знать и ручаться?

— Князь, еще повторю: я жандарм!

Я вел тему разговора с целью примирить князя с его невестою, потому что видел кавказца страстно влюбленным.

— Но позвольте, вы сами дворянин и можете быть в моем положении; спрашиваю вас, не имею ли я права наказать его?

— Вашего права я не отвергал и не отвергаю, но согласитесь, какое же вам удовлетворение, если вы красивой рукой будете бить [по скверной, подлой роже]? Меня бы не удовлетворила подобная месть!

— Чего же я могу желать или что сделать, по-вашему?

— Вот это дело, мой почтенный князь; спокойно обсудив, можно найти разумный подход. Вы мне сделали вопрос, а я спрошу вас: какого вы хотите удовлетворения?

— Что же вы можете сделать?