Записки жандармского штаб-офицера эпохи Николая I

Вот она, в лицах материальная Азия! Поняв прекрасный дар татар, я преусердно благодарил моих новых друзей. Но так как у меня много важных дел, то я должен уехать в Симбирск, а чтобы никто не обидел их, то я пришлю к ним моего адъютанта, через которого и буду присылать мои приказания; но и этого мало: для моего спокойствия, чтобы хотя раз в неделю присылали ко мне посланников, от которых я буду знать, что у них все благополучно. Титул посланника очень понравился честолюбивым азиатам.

Возвратясь в Симбирск, я немедля виделся с Жиркевичем и рассказал ему комично фарс на поле и успех — но подготовку скрыл. Жиркевич, слушая, только покачивал головой и сказал:

— Вы поступили как сумасшедший, но успех оправдывает все. Поздравляю вас. Видно, вы родились в сорочке.

Мы уговорились, чтобы без моего билета никакой чиновник не заглянул к татарам.

Я хотел послать к шефу по почте, но узнал, что Бестужев уже ускакал в Питер. Боясь, что он обеспокоит государя своими рассказами, в Питере могут принять серьезно, ведь Симбирск знаком с Пугачевым[211], губерния, в которой не квартировало войско, да мало ли что можно подумать, слушая такого храбреца, как Бестужев, которому выгодно было до крайности раздуть бунт для оправдания себя. Приняв все это в соображение, я решил послать жандарма курьером.

[Мне секретно писал Дубельт, что граф благодарит тебя, он очень доволен догадливостью твоею — послать курьера; здесь рассказывали страсти о твоих татарах. Граф нарочно ездил во дворец с твоим донесением. Государь доволен и изволил сказать: «Какой у тебя там шут? Но делает умно». По твоему желанию назначен князь Лобанов, его при дворе зовут «без страха и упрека», советую — поладь с ним. Камчадалка кланяется тебе.

В докладной записке шефу, описав подробно неповиновение лашманов и необходимые причины остановить власть губернатора и принять все дело на свою ответственность, намекнул о причинах ослушания, рассказал о моей величественной позе на столе и поражение толпы — лишением моего покровительства! Но, будучи верен своему веселонравию, я уверял графа, что пока имею силы — сдерживаю себя, но не ручаюсь надолго, чувствую порыв — с подданными мне татарами броситься на Европу. Всепокорно прошу прислать поскорее кого-нибудь поумнее меня, потому что я, право, не знаю, что делать мне далее! Просил, если можно, прислать князя, — это звание имеет большое влияние на татар. Особым письмецом не упустил смиренно признаться, что я вопреки данного мною ему слова взял взятку, принял от татар дары — «большую записку к Магомету». Объяснив, в чем состоит эта взятка, признался, что меня соблазнило то обстоятельство, что, будучи первым в раю, я могу выбрать лучших гурий и для вашего сиятельства. Кто знавал графа Бенкендорфа, тот знает, что граф не прочь от гурий].

Пока ездили курьеры, я важно принимал посланников. Чтобы быть в глазах татар почтенным, я сшил себе халат таких ярких цветов, что глазам было больно. Докладывают: посланники приехали. Для меня выносили кресло, а для посланников стулья. Облекшись в халат, я важно усаживался на крыльце, а посланники во дворе. После докладов о благополучии шли рассуждения о внутренней политике. Я боялся каких-нибудь происшествий, требующих следствия, моя политика была: я — власть и нет другой власти. Татарин украл у татарина деньги и седло, произошла драка, вору вышибли глаз. Резолюция: ворованное сполна возвратить и по приговору выбранных судей на общем сходе и при обиженном вора высечь строго. Пока я был властитель, я установил в каждой деревне американский линч, но с моим утверждением, и шло хорошо. По окончании всех дел посланники угощались чаем. Важно откланивались, отправлялись в свои села довольными, а там рассказов — на неделю.

Вечером является курьер с конвертом, мне предписание: быть в распоряжении генерал-адъютанта, генерал-лейтенанта Лобанова-Ростовского.

В полной форме явился немедля князю. Князь принял меня очень сухо, даже не встал, не поздоровался и не пригласил сесть.

— Что у вас тут за беспорядки?

— Какие, ваше сиятельство?

— По какой причине ваши татары бунтуют?

— Татары не мои, не бунтуют; о причине ослушания могут объяснить удельные, а мне неизвестно.

Прием князя очень оскорбил меня, притом же я хорошо знал себе цену: без меня некому было делать. Я решился проучить питерского вельможу. Спросил еще что-то князь, я вместо ответа просил позволения удалиться — чувствую пароксизм[212] лихорадки, и уехал.