Читаем Заполье полностью

Обедать сели в беседке, не диким — настоящим виноградом заплетенной, на большом, просторно засаженном поселянинском дворе. Крестник Ваня крутился тут же, елозил, гудел по бетонной дорожке, по чему ни попало маленьким автомобильчиком, подарком крестного. На нового дядю, на Черных, яркий кепарик ему привезшего и пистолет в полукобуре, он еще по приезде посмотрел, посмотрел — и молча полез к нему на колени, чем удивил даже отца:

— Эй, ты не слишком ли того… запанибрата?!

— С кем другим, а с ребятками у меня проблем нет, — сказал довольный дядя Костя, слегка сжал плечики мальца. — Правда, Иван Алексеич?

Тот серьезно кивнул, и особых проблем притирки после знакомства у Поселянина и Черных, похоже, тоже не стало.

— В поле, значит, хотите? — спросил хозяин. — Свожу. А вечером баньку, то-се. Огород перед тем заодно польете.

— Это еще зачем?! — и смутилась, и возмутилась Люба, собирая тарелки на поднос и протирая следом клеенку. — Додумался: гостям работу задавать!..

— Не по мне, чтоб рабсила простаивала. Не переломятся.

— Хозяин всегда прав! — самым своим авторитетным тоном подтвердил Черных. Он переоделся сразу, в джинсах был и маечке, но при надобности «головку держал», это засело, кажется, в нем навсегда. — Не лишайте удовольствия, поливка — не работа, на даче только ей и развлекаюсь.

— Я сам поливаю, — сообщил крестник, катя машинку по перилам беседки. — Ведр-ром. И … шлангой.

— Поливаешь, а как же. Вот и будешь бригадиром, покажешь, где и как… ты ж знаешь.

— Ага. Укажу.

— Нет, видали вы такого?! Указчик уже!.. А с нами-то поедешь?

— Ага!

— Да он не спал еще, — вступилась мать, не очень, впрочем, и настаивая голосом, дело это было, видно, обычным, — сомлеет..

— Вот и поспит там, в машине или под кустиком где-нито… Термосок нам, Люб, да тормозок. И посытней, а то вон щелкопера нашего ветром валяет.

Заехали сначала в мастерские, где комбайны ремонтировались, потом к церкви подкатили, на взгорке стоявшей, — да, это не цех с зернодробилкой, а уже церковь была, крытая новым черным железом, с расчищенной от хлама пристроек и выровненной под бульдозер землей с полгектара, какую охватывали свежеврытые дубовые столбы с прожилинами. На заднем дворе ее виднелся грубо сваренный из уголков и полос металла, еще не обшитый купол с барабаном.

— Да, как с Воротынцевым у тебя? Встретились?

— А что, дельный мужик, — сказал, расщедрился на похвалу Поселянин, глядя в спину ушедшего вперед, на низенькой паперти рыскающего у запертых дверей Черных. — Один проектец мне кредитнул, оформляем, и второй обещает. Есть наметки. Твоя заслуга, причитается с меня. Да и … Ладно, скажу: и на политику подкинул, на Собор наш. Без всякого звону только.

— Учи дядю…

Алексей открыл висячий замок, вошли: голые с полуотвалившейся штукатуркой стены и своды, немногие остатки пожухлой и закопченой росписи, мутно проступающие, смутно и будто вопрошающе глядящие лики, на выбитом каменном полу штабель досок, бочки, мешки цемента…

— Отделочную смесь хорошую, вроде известки, приглядел в городе — специальную, под роспись. Ну, и на нее деньги тоже копим, чтоб уж сделать — так сделать.

— И много надо? — обернулся Черных, но глаза его были отсутствующими — может, видели скромную нарядность той, прошлой церковки сельской… — Тысчонки гринов хватит?

— Зеленых? Должно хватить.

— Дам.

— Вот спасибо, это нам кстати. А то хоть попрошайничай… и какой попрошайка из меня, рукосуй? Только ругаюсь. Батюшку найдем, вот тот пусть и … Ну, в поле так в поле. И часто в Кремле бываешь? — Они уже и на «ты» незаметно как успели перейти. — В семейке этой?

— Не каждый день. И неделю не всякую. Да и не семья там, даже в смысле мафиозном. В семье, знаешь ли, свод родовых правил есть, иерархия поколений, преемственность, самодисциплина. А там, скорее, хаза, малина воровская сборная… заурядная, если б не масштабы. Нет, други мои, между крестным отцом и паханом разница существенная, как-то я думал над этим. Семья-то считала бы страну своей собственностью и горло бы перегрызла любому, кто на нее позарится. А эти… Им бы «Мурку» гимном взять. Так что уж лучше «Коза ностра» правила бы нами, чем Азефа наследнички. И какой-то кипиш очередной там затевается, какой — пока не пойму. Чуть ли не в войнушку готовы сыграть, беспредельщики.

— С кем?

— Да хоть с кем! Чтоб одной войной другую покрыть — против народа своего… слыхали про паскудный приемчик такой? В ходу прием, издавна.

— Ну, политграмоту какую-нито мы проходили, знаем кое-что… Ты нам факты — кто там и как?

— Будут и факты. Только все непросто там, есть и умеренные люди, думающие…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Любовь гика
Любовь гика

Эксцентричная, остросюжетная, странная и завораживающая история семьи «цирковых уродов». Строго 18+!Итак, знакомьтесь: семья Биневски.Родители – Ал и Лили, решившие поставить на своем потомстве фармакологический эксперимент.Их дети:Артуро – гениальный манипулятор с тюленьими ластами вместо конечностей, которого обожают и чуть ли не обожествляют его многочисленные фанаты.Электра и Ифигения – потрясающе красивые сиамские близнецы, прекрасно играющие на фортепиано.Олимпия – карлица-альбиноска, влюбленная в старшего брата (Артуро).И наконец, единственный в семье ребенок, чья странность не проявилась внешне: красивый золотоволосый Фортунато. Мальчик, за ангельской внешностью которого скрывается могущественный паранормальный дар.И этот дар может либо принести Биневски богатство и славу, либо их уничтожить…

Кэтрин Данн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее