Заполье

— Ну так покажешь. Оговорку не забудь — в отношении гэбэшников наших, провинциальных. Они-то служаки, исполнители слова и дела государева — честные, можно сказать… о вчерашних, по крайней мере. Злить их ни к чему, и без того хватает доброжелателей… — И вспомнил о «жучке», здесь найденном, со слов Мизгиря, впрочем, что уже под сомнение теперь подпадало. Да и зли не зли, а будет приказано — вас и без злости изведут, даже с известной симпатией — как своих вроде бы государственников же… — Вот что, Михаил Никифорыч, вы ж многих из нынешнего аппарата губернского знаете. Покопайтесь-ка в списках, посчитайте, кто из них в обкоме и облисполкоме раньше служил, желательно даже до низших чинов, с фамилиями и должностями — и тогда, и сейчас. Любопытная картинка, верней — статистика должна получиться, а там подумаем, как ее оформить…

— Можно, хотя… Кто мне их даст, списки эти, с нашей-то репутацией? — усомнился первым же Сечовик, сдвинул озадаченно серые бровки. — Повыспрашиваю знакомцев, само собой, но…

— Я достану, — неожиданно для всех, для Базанова вдвойне, вызвался Левин, близко посаженные темные глаза его смотрели уверенно, даже как будто с превосходством неким. — Есть каналец один, попробую.

— Доставай, — с долей благосклонности кивнул ему Иван; что ж, послужи еще малость, пес, но пинка тебе не миновать. А то какая-то дикая смесь, смазь воцарилась — нашей всезабывчивости бездумной, пародии на всепрощенье, с их безнаказанностью… нет, все подсчитывать надо, счета копить. — Как с тиражом вчера, с вывозкой не подвел?

Знал вечером уже от Федора Палыча, конечно, но почему б еще раз не спросить?

— Все-все… без звука отдали, уладил, — несколько торопливей, чем надо, угодливей даже закивал ответсекретарь. Вот так, псина, знай место свое.

Ждал опять обещанного звонка от Народецкого, от самого ли хозяина, но все было тихо, с непривычным каким-то спокойствием и в редакции тоже. Наутро собрал пятиминутку для того лишь, чтобы сдали готовые материалы, принес статью свою и Ермолин, небезынтересное предстояло чтение: где накопал, что? И уже отпуская всех, заметил, как бледен отчего-то и нервен Левин, даже и стоячие какие-то, непроницаемые обычно глаза его то и дело косят в сторону, словно оглянуться все время хочет… Психический срыв — после всего, что ему шеф наверняка разобъяснил? Возможно, хотя всех-то проколов своих ни тот ни другой знать не могут, надеясь… ну, на что, в самом деле, надеясь? На тайны свои в этом продуваемом насквозь информационными сквозняками вертепе человеческом, где случайность никак уж не меньше законов правит? Не хуже и не лучше, вернее сказать, обрекая все и всех на неизвестность — благую ли, проклятую? А разберись поди.

Но где откопал он это, Ермолин-Яремник, и как? Оказывалось в совсем-то недавней, донельзя мутной нашей истории, что после проведения в восемьдесят четвертом общих учений Варшавского договора сразу, со второго по двадцатое декабря, последовали загадочные кончины четверых министров обороны… Ах, Яремник, цены тебе нет! Потому хотя бы, что не продажный.

Дочитать не успел, позвала в бухгалтерию Лиля, документов накопилось на подпись. Перебирая и расчеркиваясь на бессчетных бумагах и счетах, не сразу услышал в раскрытые двери, как заливисто и уже, кажется, долго трезвонит телефон в кабинете. Пошел было, но аппарат смолк, назойливый иногда до отвращения; и только вернулся, сел за бумаги, как опять затрезвонило. «Ну, кому-то край как надо…» — и успел, поднял трубку.

— Иван Егорович… вы? — вопросил тревожно сиповатый, чем-то знакомый голос и вроде как поперхнулся там, кашлянул. — Приезжайте, надо… Прямо сейчас, жду очень.

— Постойте, я не… Это вы, Слава?

— Да, да. Ко мне приезжайте, в офис… — Куда делись бархатные интонации в севшем голосе Народецкого, уверенная неторопливость в выговаривании каждого слова — чтоб уж всякого, должно быть, даже самого малопонятливого клиента пронять и уверить.

— Приеду, но… Случилось что?

— Да, приезжайте. Случилось. Леонида Владленовича нет… Нет с нами. Но все — потом, жду…

Вот оно. Оно — нерасчленимое на все составляющие свои частности и оттенки, неопределимое чувство зыбкости, опасности всего происходящего, только вчера, может, несколько отпустившее его, не то что уверовавшего в безопасность, нет, но уставшего от опасений и подозрительности своей… Еще короткие шли гудки из трубки, а он уже понял: убрали.

Не важно, где и при каких обстоятельствах, но устранили. Совсем невелика была вероятность естественной, да еще столь неожиданной причины для средних лет крепенького мужика, зато хватало поводов-предлогов к тому искусственных. Уже сбегая вниз лестничными пролетами, вдруг связалось с этим в уме и другое: Левин, нервность его необычная сегодня, подавленность… Знал уже! Знает и вдобавок не торжествует, не до того, поскольку боится же. Трусит, да, а это едва ль не улика уже — увы, недоказуемая пока…