Заполье

Он сказал это Воротынцеву, уже курившему, в угол широкого дивана пересевшему от тесно заставленного табльдота. К нему, общему столу, соратники подъезжали-собирались всяк в свой черед, с делами покончив, ужинали, не дожидаясь других, делились новостями местного бомонда и отдыхали, стучали шарами в смежной бильярдной с баром — члены правления, составившегося давно, похоже, и уже не ради газетки.

— Уже привела, к Смуте… — Слово это, видно, не чуждо было лексикону и понятиям хозяина. — Думают потом, задним числом и умом — если он остался еще. В эмиграции, вот еще место, где думать начинаем… А я хочу дома жить и нигде более. Нет, выправлять надо, противостоять этому. Потому и позвали вас.. в союзники, да, попросили: палку ведь, чтобы выпрямить, надо в другую сторону малость перегнуть, не без этого. Ну, вы-то понимаете… — Он внимательно глядел, хотя в позе-то самой расслабленной пребывал, полулежа. — И вы правы: феодализм мафиозного толка, да еще без аристократии — это даже не тупик, это хуже… К тому идет, соглашусь. С быдлом рабочим, по терминологии некоторых, никто ничем делиться не собирается, и это уже явным стало, мало того — политически, законодательно обеспеченным… весьма неосмотрительно закрепленным, опасно! И не надолго. Сословное сотрудничество в колыбели душат, и я не знаю, по чести говоря, на что они там рассчитывают…

— Вы полагаете, что они хоть что-то считают там, думают?

— Да, это я перехватил трошки, пожалуй, — дрогнул в усмешке усами Леонид Владленович, замял сигарету в пепельнице, — переоценил их инстинкты хватательные, рефлексы. Для думанья, кстати, там янки сидят у рыжего прохиндея, советники — целый штаб, за сотню рыл… Рыло суют.

— Вот оно как… А информацию, конкретную?

— Дам. Но — инкогнито. Для всех без исключения. — И посмотрел долгим — для пущей внятности? — взглядом, степлил глаза. — Правильно делаете, что под себя берете все… так и продолжайте. Распустишь — потом не соберешь, человек наш распустеха. И с этим… с Левиным, в случае чего, не стесняйте себя — незаменимых нет. А на мои — при других — сентенции всякие смягчающие не обращайте особого внимания… Ну, разве что внешне. Я работой вашей, газетой доволен. Гните свое, подстрахую. Так и как вам Вейнингер, перечитали?

— Силен. И самостоятелен, как кажется, самобытен даже — при тех же прежних моих оговорках. Не шарлатанит почти, не Фрейд. Ясно теперь, почему его век целый напрочь замалчивали…

— Почему ж?

— Сами понимаете, — улыбнулся Базанов. — Двух таких врагов могущественных заиметь — женскую половину и еврейство — это самоубийцей надо быть… Это умудриться надо.

— Вот именно, умудриться… Нет, ну что — Чубайс? — сказал он входящим с террасы Мизгирю и молодому полному финансисту с занятной, что и говорить, фамилией: Рябокобыляка. О чем-то наедине переговорить, верно, выходили в парк и даже как будто продрогли малость, вечер октябрьский свеж был, к коньяку поторопились. — Они, сдается мне, даже не знают, не вполне понимают, в какой стране живут… разве не так?

— Вот они-то как раз понимают, иначе б такими наглыми не были, — сходу включился Мизгирь, осторожно, держа на отлете бокал, отвалился в кресло. — Ф-фу, натабачили… сатане, небось, кадите?!. Уж не знаю, как сильные стороны, а вот слабости ее они на ять разнюхали, просекли. Ни одну слабину еще, между прочим, не пропустили, чтоб не сыграть на ней — подчас блестяще сыграть, вы заметили? Ни одной удачной попытки сопротивленья им не допустили. И если события развиваются по наихудшему варианту, а так оно и есть, то и правильно: дураков надо учить. Хорошо учить! Другой вопрос, можно ль их вообще чему-нибудь научить — в принципе. — И бокалом салютнул: — Но, тем не менее, за хорошую школу!..

— Да никакое не пониманье это, — более чем с неудовольствием поморщился Воротынцев, — а рвачество, заурядное самое… если б не масштабы.

— Допущу: отрицательное понимание. Отрицающее нас — что, легче нам от этого?

— Ненадолго все, лишние траты… — повторил себя, свое хозяин, встал резко, заходил, как при зубной боли, и непривычно было видеть его в неспокойстве этом, в болезненной раздраженности, проступившей сейчас в таком деловито-значимом и корректном всегда, разве что усмешливом иной раз лице. — Огромные траты, гомерические — чего ради? Чтоб кучка мошенников порезвилась и… саморазоблачилась? Так их и без того видно, пробы же ставить негде… Ну, разгрохают, развалят — а дальше что, кто подумал?

— Дальше не им думать — нам… Нам.

Эта неожиданная, живая и родственная такая досада, никак не от ума, понимающего же, что история любит дурить, из бревна спичку вытесывать, тронула тогда Базанова — и, может, глубже сопереживанья простого… если уж воротынцевы чувствуют так, знают, то, выходит, вправду дело дрянь. Никем теперь, считай, не оспариваемая обыденная историческая дрянь.

На террасу вышел, к спящим уже, растерявшим почти всю листву деревьям, под высокий остудный покой ранней луны, не уходить бы из-под него.