Заполье

Устал он за месяцы эти, притупел, пожалуй, все другое отложив до лучших дней, — а будут они, лучшие? Уже и не верилось иной раз: и впрямь злобна она, злоба дня, ревнива и ничего другого возле себя не терпит. И несвободна в себе самой и его свобода нынешняя, несбыточна, повязанная делом и теперь только в этом себя с сомненьями сознающая. Одно всему оправданье — что дело движется, растет, нешуточное, не стыдное, а остальное как-нибудь перетерпится.

Не ты, выходит, а самое дело свободно, и это все, на что еще можно рассчитывать, с оговорками надеяться в этом хмуром, необходимостями повязанном тоже, натуго спеленутом мире, равнодушном к мелочевке наших грандиозных успехов, к суете у подножья своего. И если все-таки главное в нем — сама какая ни есть жизнь человеческая, то вот оно, дело жизни, перед тобой — самое нужное, неотложное. В том окне безответном на втором этаже...

Стоял, ходил перед роддомом, кепку по брови насунув и ворот куртки подняв, ждал — через полчаса, сказали, сводные данные за ночь соберут, в журнал занесут. Астры, купленные по дороге на базарчике, пожилая дежурная сестра для передачи даже и за деньги не приняла: «Не велено. Дохлые бабы пошли, толком разродиться-то не могут… вакум, то-се, хоть клещами вытягивай. А родят — нежности тоже всякие, осложненья. Аллергия эта. Одна чуть не задохнулась анадысь — от цветов каких-то, откачивали, да и ребенки такие ж… нет, и не просите». Цветы Базанов, дотянувшись, наткнул на копьецо ограды перед немыми, шторками с ночи еще задернутыми окнами. Слонялся невдали еще какой-то мужик, заметно выпивший, то уходил, то приходил опять; и город будто не проснулся толком, хмуро зевал прогалами неба, косил мутными стеклами разномастной застройки. Третьи сутки все не могла родить жена, хотя повез-то ее с сильными уже схватками и все боялся, наивный, как бы по дороге не «опросталась» — как досужие у подъезда бабки вдогонку, перекрестясь, остерегли…

Мело жухлой промороженной листвой по тротуару, ветер рвал и кружил в путанице старых улочек, нес холодом снеговым — без снега — из-под ходких, по-степному высоких туч, накидывался, и сердце жало чем-то недобрым, предчувствием, верить не хотел которому, но какого боялся… верил, выходило?

Но все обошлось: пальцем водя по строчкам, дежурная нашла, прочла: «Базанова?.. Ага, вот: девочка, три сто… вчера, уж на ночь глядя. С дочкой вас, значит. С девкой. Вы там, это, у окон-то — осторожней. Все кусты нам обломали…»

Первых радостей, новостей всяких надолго хватило, чего он, честно сказать, не ждал уже. И в наплыве хлопот и благодушья того, верно, хотя не сразу и со спорами, назвали дочку по деревенской бабке даже — Таней. Забот с излишком было, теща совсем, считай, перебралась к ним, но оно-то и кстати — газета никак не отпускала. Виктория Викторовна оказала себя хозяйкой довольно распорядительной, а растерявшаяся, бестолковая на первых порах Лариса почти беспрекословно слушалась ее, и все шло, по его-то непритязательным желаниям, как надо. Сам он приглядел, купил и поставил у себя в редакционном кабинете диванчик — вздремнуть иногда на полчаса после домашних недосыпов, глаза резало.

Уже позже, к концу зимы, съездил в Заполье и привез на два дня мать. Чуть не первым делом, поугукав над внучкой, голенькой оглядевши всю — «справненькая», спросила: «Так еще не крестили, што ль? Крестик-то где держите?» — «И не намерены, — сказала уверенно Лариса. — Еще чего». И он увидел, как огорчилась сразу мать, даже узловатые темные руки — небывалое дело — запрыгали, зашарили по огородке кроватной. «Вы уж, это… хоть для порядку, — просительно, глаз не подымая, проговорила она. И только теперь он заметил, как необычно, непривычно выглядит она в типовой городской квартирке, как чужа ей, высокая, чуть горбившаяся, с темной сухой дряблостью заветревшего лица, с глазами нездешними, впроголубень, спрятанными в тяжелых морщинах… — По обычаю — уж мы, што ль, не русские? Недолго это, церква-то рядом. Уж я прошу, как же-ть так… Кусок мяса тады, не человек. Я ж бабка, никак… как же-ть умру-то, некрешшоной оставлю? Ить я покою не найду тады…» — «Ладно, — сказал, не выдержал он, — это мы погодя как-нибудь… по теплу. Сейчас не до этого». И Лариса, собравшаяся, видно, ответить и ему тоже, глянула на раздраженного на него, сумрачного — и не собралась.