Запонки императора, или орехи для беззубых

— Грамотная — без улыбки перебил мой старый знакомый, сидевший в цивильном свитере за столом директора. — Ладно, кончим шутки. Когда ты последний раз видела Карена живым?

Я стала подсчитывать. До аукциона четыре дня жила у матери. Аукцион происходил в субботу, значит, труп я застала дней через пять после нашей ссоры…

— Почти неделю назад.

— А почему ты удрала к матери?

Значит, с ней уже говорил и мама не поступилась принципами, выложив все честно…

— Поссорились.

— В каких вы были отношениях?

— Босс и секретарша.

Он так на меня посмотрел, что я невольно взялась за свою рыжую гриву и свернула волосы в пучок, вспомнив, что в сумке через плечо лежат мексиканские зажимы, которые привез в прошлом году Карен.

— Ты догадываешься, из-за чего его пытали?

— Не понимаю, — сказала я искренне. — Он так пренебрегал «деревянными» деньгами, что мог откупиться от любых рэкетиров. Да и антиквариата были целые полки, не говоря о цацках в тайнике.

— Значит, от тебя они не таились.

— Он мне показывал, как его открывать.

— И ты туда не лазила?

— Меня не волнуют чужие вещи.

Он помолчал и что-то записал.

— Да, твоих отпечатков там не оказалось.

Прозвенел звонок, урок закончился, но мне еще надо было провести два. В кабинет заглянула наша толстая директриса:

— Ох, простите, я думала, вы уже кончили…

Я фыркнула, но Юрка остался «при исполнении».

— Мы еще немного задержимся, если позволите…

Она замахала толстенькими короткими ручками:

— Бога ради, сколько хотите… — и осторожно прикрыла дверь собственного кабинета.

Тут я сообразила, что на обыкновенное убийство не бросают следователя по особо важным делам… Значит, в этой истории много «гитиков», как любил говорить мой бывший супруг.

— Вы поймали убийцу?

— Это не кино, в «пятнашки» никто не играет. Лучше объясни, почему тебя носило к Марату, к Степе? Заподозрила их как наводчиков?

Я кивнула, ощущая свою глупость. Горе-конспиратор! Как быстро прошли они по моим следам…

— А тех черненьких рэкетиров вы хоть взяли? Марат жив?

— Пока не знаем, его куда-то увезли… Слушай, а о каких запонках все время ходят слухи?

— Слушай, — передразнила я его, — ты можешь мне популярно сказать, кем был Карен?

— Он совмещал много ролей. Был и генеральным директором совместного предприятия, и толковым консультантом СЭВа, и любителем антиквариата…

— И мафиози?

— Деловые люди его ценили, а он снабжал их подлинными произведениями искусства…

— А бандиты у него были на прикорме?

Я вдруг решила, что мною интересовались представители разных групп… Марата, наверное, посетили дружки Карена, а в мою квартиру залезли люди Кооператора.

— Ну выкладывай, что дошурупила?! Что это за запонки, и сколько они могли стоить, если из-за них угрохали твоего босса?

— Он говорил — тысяч сто, но, наверное, приуменьшил. Ведь они считались раритетом, личные запонки последнего императора…

Юра поднялся и сказал, что вызывает меня назавтра в прокуратуру, что повестки надо читать, что в случае неповиновения меня доставят с помощью милиции…

— Какие повестки?

— Которую ты бросила возле своей квартиры, даже не заглянув в нее, а ведь она спасла тебе жизнь. Твои гости прикинули, что квартира может быть под колпаком, и смылись, когда их фокус с оперативниками не удался…

— Значит Карена убили из-за этих дурацких запонок?

— По-видимому.

— Им было мало Шагала?

— С картиной не все ясно, а вот запонки могли бы неплохо сыграть за бугром…

Я вспомнила Федьку. Неужели я подставила и его? Но, кажется, мой визит к нему пришел бесследно, о наших отношениях все давно забыли.

— А как убили «тетю Лошадь»?

— Часов в двенадцать ночи к ней заехала «Скорая», она сама ее вызвала. Но застали ее в агонии, она не могла говорить. Квартира была уже раскурочена… Бригада сразу перезвонила в милицию, но пальчиков мы не нашли…

Тут я вспомнила ресторанного скрипача и рассказала о его звонках.

— А в каком ресторане он играл?

Я напряглась. Она столько говорила, хвасталась, смеялась. Скорее всего это была «Варшава», рядом с аукционом…

— Ты ей поверила?

— Она были рисковой и азартной, да и подвыпила…

— А вообще пила?

— Останавливалась трудно, но всегда могла взять себя в руки.

Он что-то быстро записал я блокноте, потом закрыл его и сказал:

— Не лезла бы ты дальше, будь человеком… — Забыв попрощаться, он ушел. А я долго ходила по улицам, ощущая, что странная грусть мучает меня при мысли о «тете Лошади». И жульничать любила, и никому добра бескорыстно не делала, а шумела, ссорила людей, а что-то таилось в неухоженной, неприбранной душе, невостребованное.

Я вспомнила, как она гордилась, что с ней считаются музейные работники, что третьестепенные поэтики посещают ее дом, выпрашивая подачки, что продавцы антикварных магазинов раскланиваются с опаской, но уважительно… Больше ей нечем было хвастать, хотя прожила она почти семьдесят пять лет.

А ведь умела и вязать бисером, и вышивать, и рисовать так, как не всякий реставратор, и готовить, и фантазировать, да и проработала не шелковой фабрике сорок лет, начав еще ткачихой… Она прожила жизнь, так и не реализовав своих возможностей. А в результате — нелепая смерть. Смерть закоренелой эгоистки…