Запоздалые истины

— И что бы это дало?

— Крепкую семью.

— Но почему?

— Потому что вам было бы трудно.

— А-а, совместные трудности...

— Они бы вас сдружили.

— Взгляды прежних поколений.

— Удивительное дельце! Материальные ценности у прежних поколений вы берете, а духовные вам не нужны.

— Сергей Георгиевич, вы динозавр. Моя бабушка и то современнее. Вы хоть почитайте газеты.

— А что пишут в газетах?

— А там пишут, что молодоженам надо вручать ключи от квартиры. Что молодежи нужно давать новую технику, что молодежь нужно выдвигать и заботиться о ней. Сколько я знаю молодых распавшихся пар. У них не было квартиры, детских яслей, материальных условий...

— Значит, так... Есть квартира и хорошая зарплата — живем друг с другом, а нет — то и до свиданья?

— Молодежь есть молодежь, Сергей Георгиевич.

— Это паразиты, а не молодежь, — не сдержался он.

Она лишь пожала плечами, не в силах объяснить ему очевидное. Но Рябинин, уже распаленный этим очевидным, вернул ее на землю:

— Тогда почему же ваш Георгий не ночует дома?

— Да потому что нашел супербабу!

— Бабу... чего?

— Ну, суперженщину.

— Это что ж такое?

— Модерновая, хипповая, попсовая... Современная, в общем.

— Но вы тоже и английский, и пианино...

— Я... — она усмехнулась чуть не с презрением. — Что такое я против нее? Инженер-криогенщик. А она в свете. Возит туристов за границу. Свободно говорит на трех языках. Одежда от Диора, духи «Шанель»... Вся в лайке, разъезжает в импортном автомобиле, за рулем сидит небрежно, с сигаретой. Пьет «Королеву Анну» и «Наполеон». Остроумна, знает анекдоты всего мира, раскованна, сексуальна...

— И все?

— Для современного мужчины хватит.

— Мне бы не хватило.

— Вам хватит той, которая хорошо готовит и рожает детей.

— По-моему, эта супердама вам и самой нравится.

— Конечно, нравится. Сожалею, что я не такая.

— Чего ж тогда осуждаете мужа?

— За ложь, за двуличие. Или со мной живи, или к ней уходи.

— И только-то? — усмехнулся Рябинин.

Не искромсанная любовь, не обида, не одиночество и даже не женская гордыня... Ее мучит неопределенность. И вся трагедия? И это ее так потрясло, что на ногтях остались белесые полосы, как после черной беды?

А не прилетела ли она с другой планеты, где тоже говорят на русском, но слова обозначают другие явления, вроде бы обратные? Любовь там зовется ненавистью, а ненависть — любовью; ум — глупостью, а глупость — умом... Отсюда и долгий разговор, отсюда и путаница, ибо они тщились понять, что же каждый вкладывает в столь знакомые слова.

— А вы тоже станьте супершей, — злорадно посоветовал он.

— Это не просто.

— Ну уж. На пианино вы играете, один язык знаете, духи у вас французские... Выучите на курсах еще один язык, достаньте у спекулянтов лайковые шмутки, купите в магазине «Наполеон», соберите побольше анекдотов... Что там она еще — матюгается?

— Если бы вы ее увидели...

— То я бы ее поскреб.

— В каком смысле?

— Узнал бы, что у нее под анекдотами.

— Сергей Георгиевич, под анекдотами у нее французское белье.

— Маловато.

— Для женщины достаточно.

— А для человека мало.

— Георгию хватило.

— Жанна, ваш Георгий переметнулся к этой женщине не потому, что она знает анекдоты и пьет «Наполеон». Вас с ним ничто не связывает. Ни общих невзгод, ни дружбы, ни детей... Кстати, почему у вас нет детей?

— Ах, какие дети...

— Он не хотел?

— Я не хотела.

— Почему же?

— Ребенку нужен отец постоянный, а не приходящий.

Ее бы надо жалеть. Рябинин жалел, но почему-то не Жанну, а ту большеглазую и опаленную солнцем юную женщину, отнесенную от него в прошлое.

— Мужчина всегда виноват перед женщиной, — сказал он и удивился этим словам, будто не сам их произнес, а прилетели они оттуда, с хрустящего галечного берега.

— Хорошо сказали...

— Это не я сказал.

— Классик?

— Ваша мама.

Она сразу подобралась. Дрогнул тонкий носик, и взметнулись арочки бровей. Глаза расширились, как всегда, с холодным блеском стекла.

— Сергей Георгиевич, а вы тоже виноваты перед женщиной?

— Я? — удивился он. — Возможно, перед какой-то и виноват...

— Даже не знаете, перед какой?

— Умышленно никому зла не делал, — нетвердо сказал он.

Зло женщинам? Бывали ссоры с женой. Бывало, что наказывал дочь. Случалось, что арестовывал преступницу. А зло той, далекой и опаленной солнцем, утонувшей во времени? И зло ли?

— А неумышленно, Сергей Георгиевич?

— Что-то не понимаю вашего интереса...

— Скрываете?

— Зачем вам это знать?

— Вы меня упрекаете, поучаете, держите за последнюю дуру... А сами?

— Несправедливо женщин не обижал.

— Нет, обижали.

— Кого же? — почему-то тихо спросил он, загодя пугаясь ее ответа.

— Меня!

— Что вы говорите.

— Меня вы обижаете все мои двадцать семь лет!

— Я не понимаю...

— У вас колоссальная воля, Сергей Георгиевич, — тоже понизила она голос, приближая лицо.

И Рябинин увидел, что нет в ее глазах никакого стеклянного блеска — слезы, простые женские слезы застелили их тончайшей пленкой.

— При чем тут моя воля?

— За весь наш разговор вы себя ни разу не выдали и не проговорились. Как разведчик. Да вы же — следователь.

— В чем я должен проговориться?