Запоздалые истины

Тело, скинувшее заботы, расползлось на стуле кулем. Душа, оставив за высокой дверью из тяжелого дерева все накопленные заботы, отлетела от кулеподобного тела и порхала себе где-то под потолком в душистом паре кастрюль. Лампы горели ненавязчиво. Светлое дерево столов, шкафиков и стен желтело покойно, как избяные бревна. Вполсилы пело радио о тихой любви. Из крана вода бежала лесным ручейком. И что-то говорила мама, и что-то отвечал он сонным, воркующим голосом.

— Чем ты был занят?

— Позавчера проверял материал об отравлении организма гражданина Кривопатри.

— Боже, говорить грамотно разучился... А вчера?

— Вчера мне пришлось заменить помощника дежурного райотдела.

— И что ты делал?

— Реагировал на сигналы граждан...

Кухню затопила желтая истома. Острые углы шкафчиков, плита и светильники начали тонуть в ней. Леденцов знал, что дремлет, — бодрствовал лишь тот клочок мозга, который был ответствен за разговор с матерью.

— На какие сигналы?

— Муж выгнал жену из дома...

— Еще что?

— Жена выгнала мужа из дома...

— Что они так?

— Муж у жены пропал...

— Это бывает.

— Жена у мужа пропала...

— Ну-у?

— Муж застал у жены чужого мужа...

— Господи.

— Жена застала у мужа чужую жену...

— Да ты спишь?!

— Отнюдь, — воспрял Леденцов.

— Принимай ванну, ешь и ложись.

Он поднялся, отряхивая сон:

— Мне бы еще поработать над докладом...

— Да когда ты его напишешь?

— Кончаю.

— Как хоть называется?

— «Ихний детектив».

— Боря, ответь серьезно.

— «Зарубежный детектив».

Леденцов пошел в свою комнату. Он рассеянно оглядел ее — гантели на спортивном коврике, раскиданные журналы на тахте, книги на полках, диски в нише, груды зарубежных детективов на столе... Комната выглядела нежилой — не хватало тут кухонного уюта. А может быть, свою комнату, как и близкого человека, нельзя покидать на несколько суток?

Он снял пиджак. Ему показалось, что глубина нагрудного кармана первозданно побелела. Пальцы нащупали бумажку, чужую, — он знал свои бумажки. Леденцов вытащил ее, треть тетрадного листа, сложенного вчетверо, и развернул...

Крупными торопливыми буквами шариковой ручкой было набросано:

«Приходите сегодня в 11 к старому молу».

Наташа с тубусиком. Стеснительная пошла молодежь — не могла сказать на словах. В одиннадцать, — поздновато для свидания. Но ведь белые ночи, все влюбленные гуляют. Сейчас десять с минутами. До старого мола ехать с полчаса. Но если взять такси...

Леденцов, подошел к зеркалу и глянул в свое лицо. Рыжее, но благородное. Как там: «Эта мисс влюбчива, как две кошки». Наташа с тубусиком, похожим на неошкуренное полешко.

С прибывшими силами появился Леденцов в кухне:

— Мама... ванна, массаж, доклад и сон отменяются. Я перекушу и отлучусь.

— Куда?

— «Если идешь к даме, то на ужин не стоит есть лук».

4

Уроки давно кончились. Петельников стоял у входа, поглядывая на окна спортивного зала, высветленные неоном белее белой ночи. Там старшеклассники занимались самбо. Инспектор не хотел их тревожить своим появлением...

Большая группа ребят выдавилась из узкой двери разгоряченным строем. Ветерок азарта и силы обдал инспектора. Он негромко спросил замыкающего:

— А кто здесь Ефременко?

Тот махнул чемоданчиком на другой конец, поскольку ребята развернулись и пошли могутной стеной, как шеренга асфальтовых катков. Инспектор, поспевая, обогнул их сзади и легонько тронул рукав крайнего парня.

— Миша Ефременко?

— Да...

— Поотстань-ка.

— Чего? — удивился он, все-таки отставая.

— Милиция, — инспектор смягчил слово улыбкой.

Ефременко совсем остановился:

— Я же сказал в отделении, что продал собственный магнитофон...

— Ну, допустим, не собственный, а приятеля.

— Мы с ним сами разберемся.

— Разберись, а то его мать беспокоится.

Миша Ефременко был повыше и пошире инспектора. Его тяжелое лицо как бы устремилось на Петельникова, готовое боднуть. Глаза, глубоко и надежно упрятанные в костистом черепе, смотрели на работника милиции без всякого почтения.

— Как тебя допустили до самбо? — невероятно удивился инспектор.

— А что?

— Ты же нервно-дерганый.

— Я не дерганый, а надоело объяснять про этот магнитофон.

— Домой идешь?

— Домой.

— Пройдемся.

Шеренга спортсменов куда-то свернула. Город заметно пустел. Но к полночи народу прибудет — школьники, студенты и влюбленные потекут к набережной, под широкий разлив зыбкого белого света. Инспектор шел с удовольствием, благо спутник оказался тоже широкошагим.

— Миша, у меня всего один вопрос: зачем тебе деньги?

— А то не знаете...

— Не знаю. Ведь родители, как говорится, кормят-поят-одевают-обувают.

— У всех одна проблема...

— У кого у всех?

— У ребятишек.

— Миша, тебе шестнадцать лет. Какой же ты ребятишка?

— А кто я?

— Ты, Миша, дядя.

Он польщенно хохотнул, отчего спортивная сумка на плече запрыгала перышком на ветру. С его лица спала отчужденность, и оно словно полегчало в этом июньском легком воздухе.

— Так какая проблема-то? — спросил инспектор.

— Джинсовая.

— Штанов, что ли?

— Джинсы.

— Штаны.

— Ну, штаны.

— Купил?

— За двести рублей, фирму.

— Двести рублей за штаны?

— За джинсы.

— Я и говорю, за штаны.