Запоздавшее возмездие или Русская сага

— Было, не было — не в этом суть… Возьми лист бумаги и напиши то, что сейчас продиктую… Учти, напишешь ты или не напишешь, ничего это не изменит, твой батальонный командир уже приговорен.

Семен слышал — ротного арестовали после получения Особым Отделом рапорта одного из командиров взводов. Вернее, не рапорта — гнусного доноса, видимо, продиктованного тем же капитаном. Ну, уж нет, с ним такой фокус не пройдет, решительно подумал Видов и почему-то сразу успокоился. Говорил четко и внятно, будто находился не в кабинете начальника Особого Отдела — на плацу перед строем роты.

— Ничего писать я не буду, — встал, выпрямился, руки — по швам, подбородок задран. — Батальонный — честный коммунист, настоящий командир.

Несколько долгих минут особист, прищурившись, с любопытством оглядывал сосунка, который осмелился возражать ему. Нет, не ему — всесильным органам. Впечатление — выбирает в лейтенантском теле одному ему известную точку, в которую можно выстрелить.

— Жаль, — вздохнул он. — Упрям ты до глупости. А ведь мог бы сделать хорошую карьеру, мог… Не хочешь писать — твое дело, упрашивать не стану. Советую начисто забыть все, о чем мы с тобой сейчас говорили. Понимаешь — все! Распустишь язык — так далеко упрячем на всю оставшуюся жизнь, что папа с мамой не отыщут… Пошел вон!

Последние слова выстрелены с досадой и злостью. Видимо особист рассчитывал на другую реакцию недавнего курсанта и ошибся. Знай он про особенности Видовского характера, ни за что не пошел бы на откровенность. Вызвал бы безвольного взводного-очкарика, тот жалобно помемекал бы, слегка посопротивлялся, но потом поступил бы так, как ему приказали.

Выскочил Видов из кабинета — глаза вытаращены, спина мокрая от пота, пальцы рук подрагивают. Господи, да что же это творится, за что хотят посадить командира батальона, в чем он провинился перед органами? Или, на самом деле, предатель, агент зарубежной разведки? Глупости, остановил Видов дурацкие мысли, скорей нахальный особист сам предатель и диверсант.

Коридор попрежнему пустовал. Лейтенант прошелся по нему, вернулся — никто его не остановил. Значит, арестуют позже, под покровом темноты. Особист — не тот человек, чтобы простить поведение слищком уж независимого ротного, он не забудет дерзкого отказа написать донос.

Схватят ночью? Шалишь, капитан, не получится, с насмешкой подумал «шпион и предатель», в девять вечера он будет уже катить по по направлению к родной Волге. А там как Бог даст. Авось, к его возвращению в полк либо особист одумается и помягчеет, либо уберут его в другой гарнизон. Естественно, с повышением. За отлично проделанную работу по искоренению в полку крамолы.

Оформив необходимые документы, Видов забежал в общежитие, схватил заранее подготовленный чемоданчик и на попутке уехал на вокзал…

Чем ближе к родным местам под"езжал Видов, тем дальше отступали тревожные мысли о странном разговоре с полковым особистом. В конце концов он решил, что капитан просто испытывал его, что отказавшись писать донос он поступил правильно, что никакого ареста можно не бояться.

За вагонным окном бежали поля, перелески, реки, удивительно симпатичные деревушки. Именно здесь в стенах военного училища недавний школьник почувстввал себя полноценным мужчиной. А когда Семен увидел на окраине городишки училищные казармы, сердце застучало с удвоенной силой.

Когда поезд, устало отфыркиваясь, остановился и носильщики, весело покрикивая и обгоняя друг друга, разбежались вдоль состава, Семен уже не думал ни о своем курсантском прошлом, ни об армейском настоящем, все его мысли сосредоточены на предстоящей встрече со Светланой. Не дожидаясь трамвая, он подхватил легкий чемоданчик и, срываясь на бег, пошел по тротуару по направлению к студенчесому общежитию. Мысленно уговаривал себя не торопиться, вести себя солидно, как подобает лейтенанту и командиру роты, но ничего поделать не мог — ноги сами несли его по улице, на розовощеком лице расплылась глупая улыбка. Сегодня — воскресенье, поэтому Светка у себя, читает, лежа на кровати и укрыв ноги пледом, либо занимается хозяйственными делами — стирает, гладит, готовит. Увидит мужа — радостно всплеснет руками, повиснет у него на шее…

В полутемном холле общежития клюет носом дежурная бабуся. Перед ней на столе — свежая газета, но глаза под очками закрыты. Наверно, досматривает бабка ночной сон, никак оторваться от него не может. Но при появлении Видова встрепенулась.

— По какой надобности? Покажь пропуск!

— Не узнаете, баба Фрося? Это же я, Семка Видов?

— Много вас таких слетается пчелами на мед, — заворчала старая, высвобождая из-под платка ухо, поросшее седыми волосинками. — Токо у меня не пройдет. Покажь пропуск или покидай общежитие. Украдешь девчонку, как скажу комендантше, чем оправдаюсь?

Ворчит, негодует, но улыбка, раздвинувшая сухие сморщенные губы, говорит о разыгрываемой комедии. Поэтому Семен не стал настаивать, качать права, подождал окончания бабкиного монолога.

— Ладно, Семка, ужо узнала. На побывку или навсегда?

— На побывку, бабушка… Светлана — в той же комнате?