Запрет на любовь

— Это вы виноваты, Ромасенко! Довели её! Мож она решила «того»? — часто дыша, тараторит Полина.

— Не мели бредятину, — наблюдая за Татой, отвечает Макс.

— Не орите! Замолчали все! — рявкает Шац, боязливо прижимая ладони ко рту.

Ребята затыкаются и тихо следят за передвижением Джугели.

Она тем временем наклоняется и ныряет в открытое нараспашку окно.

Ступает на подоконник.

Босая. Стоит в этой своей короткой юбке, позволяющей во всех деталях рассмотреть стройные, бессовестно длинные ноги.

Ветер бросает упрямую прядь тёмных волос на лицо.

Хмурится.

Сдувает. Дважды.

Кидает на пол сумку и туфли, которые держала в руке.

— Извините за опоздание, — произносит зло, окидывая присутствующих взглядом-вам-всем-конец.

— Матильда Германовна, у нас там… ученица за… окном, — в кабинет врывается перепуганная, лохматая француженка. Таращится в шоке на Джугели. Впрочем, как и все мы.

— Я разберусь, Екатерина Георгиевна. Вы… идите. У вас же урок?

— Да, в одиннадцатом Б.

— Тем более. Их ни в коем случае нельзя оставлять одних. Возвращайтесь к себе.

— Угу.

Закрывает дверь с обратной стороны, и вот тогда псевдоспокойствию Шац приходит баста.

— Тата, Боже мой! Как это понимать?! Что ты там делала?! — вопросы летят в девчонку пулемётной очередью. — Это ведь так опасно! Я требую объяснений! Немедленно!

Джугели спрыгивает с подоконника. Дёрнувшийся в её сторону грёбаный джентльмен Мозгалин так и замирает с открытым ртом и протянутыми граблями.

— ТАТА!

Она обувается, выпрямляется.

— Меня забыли в кабинете. Случайно закрыли на ключ, — равнодушно выдаёт полную чушь.

— Как такое возможно? Что у вас было?

— Иистория, — глотая слёзы, сипит Филатова.

— Виссарион Романович совсем уже? — Матильда прочищает горло. — Что же ты не написала никому из ребят? Не позвонила мне?

— Телефон дома забыла, — цедит, поправляя высокий хвост.

Забыла телефон? Врёт, однозначно. Он у неё был.

— А покричать, постучать? Ну подождать в конце-концов! — возмущается Германовна, её отчитывая.

— Я итак почти час там провела.

— Виссарион Романович на электричку побежал. У него с нами был последний урок. Он сам сказал и попросил де…

— Новенькая жива-здорова. Давайте уже к литературе вернёмся! — перебивает Филатову Ковалёва.

Любовь к литературе у неё проснулась. Ну-ну.

Переглядываемся с Горьким.

— Я могу сесть?

— Да, ты… Конечно, садись, — вытирая лоб платком, растерянно произносит Шац. — Задержись, пожалуйста, на перемене.

— Ладно.

— Ох и будут у нас проблемы, если Крылова кому-нибудь доложит.

— Бэшки быстрее с этим справятся, — подаёт голос Вепренцева. — Не сомневайтесь.

— Ага.

Джугели идёт к своей парте и я всё ещё не могу оторвать от неё взгляд.

— Продолжим занятие, — Матильда взбирается на свой трон и с трудом, но всё-таки возвращает взбудораженный коллектив к работе. — Напоминаю, мы обсуждаем «Тёмные аллеи» Бунина. Время порефлексировать.

— Какое страшное слово.

— Рефлексировать — означает размышлять, анализировать.

— Энциклопедия ходячая. Чё б мы без тебя делали, Филатова!

Полина заливается краской, когда Свободный, откинув голову назад, говорит ей это.

— Скажите мне, кульминация рассказа, на ваш взгляд, в каком отрывке? И в чём основной посыл?

— Николай Алексеевич во время встречи с Надеждой понял и осознал, насколько счастлив был с ней когда-то. Выбор человека, продиктованный слабостью, трусостью или предрассудками, остается с ним на всю жизнь, — толкает наша староста очередную умную мысль.

— Капец тебе в твоей церкви мозги промыли, — фыркает Зайцева.

— Умница, Поля! Пять. Как вы думаете, какую цель ставил автор перед собой, когда писал это произведение?

— Что-то про кармический бумеранг?

— Кармический бумеранг? Ковалёва, блин, чё за версия? — прётся с неё Ромасенко.

— Малодушие героя сделало несчастным как его самого, так и единственную искренне преданную ему женщину. Автор хотел показать читателям, насколько для любви должны быть ничтожны социальные неравенства, предрассудки и вообще любые преграды.

— Верно, Паша, — хвалит Горького Шац. — Хорошо. А сейчас последнее задание на сегодня.

Бросаю взгляд на Джугели. Она сверлит глазами ту парту за которой сидят Зайцева и Ковалёва.

— Разберём слова, которые вы встретили в рассказе. Меня интересует, как вы поняли их значение. Первое — тарантас.

— Конская повозка.

— Верно, Петросян.

Теперь мы с Татой, не моргая, смотрим друг на друга.

Я тупо в открытую её разглядываю.

Она — холодно терпит и хмурит густые брови.

— Сенцы. Прохоров.

— Что-то из сена или опилок?

— В голове у тебя опилки! Горький.

— Нежилая часть дома, соединяющая жилое помещение с крыльцом.

— Правильно. Абрамов, я здесь!

Разворачиваюсь.

— Сударь, Ромасенко.

— Вы терь сударем меня зовёте? — гогочет тот, забавляясь.

— Придурок. Сударь — мужская вежливая форма обращения к собеседнику, — отвечает вместо него Филатова.

— Следующее — мот.

— О, я знаю. Эт певец такой, — тянет руку Ковалёва.