Запретное чтение

Возможно, проблема была в том, что до сих пор мне никто не подавал знаков. Во всяком случае, таких, которые я могла уловить и понять. Мой семейный герб с его противоречивыми символами был уж слишком неоднозначным. Может быть, его следовало толковать так: даешь голову, насаженную на копье! А может, по-другому: сиди дома и читай книгу! Палец в церкви указывал на запад и на восток, на север и на юг: домой, прочь, в Канаду, к черту! И вот теперь — такое ясное наставление, даже если не очень понятно, к кому именно оно обращено. Пади в бою. Не возвращайся домой. Не сдавайся. Не оставляй этого ребенка на лестнице публичной библиотеки Линтона. Бежать нельзя, надо сражаться.

Мы остановились в обветшалом мотеле в двадцати милях к югу от Мэнкстона — ничего дешевле нам найти не удалось. Денег практически не осталось, я даже не была уверена, что нам хватит на бензин, чтобы вернуться обратно, или хотя бы на билеты на автобус. Пока я платила за номер, Иэн вертелся вокруг столика с разложенными товарами — конфетами, картами, французско-английскими словарями, газированной водой и жевательной резинкой. Он поковырял пальцем в щели для монет телефона-автомата. Я обернулась и посмотрела на него, пока менеджер возился с компьютером, и меня потрясло, насколько естественно мы выглядим вместе и насколько у нас все уже отработано: Иэн прижимается носом к стеклу прилавка, под которым разложены батончики «Сникерс», мой локоть лежит на деревянной стойке регистрации, шнурок на левом ботинке у Иэна с одного конца совсем растрепался, так что теперь его уже не затолкать обратно в дырочку. Да, вот так мы и живем. Это происходит с нами каждый вечер. Я с невозмутимым видом снимаю номер. Он смотрит на сладости. Его ботинок еле держится на ноге.

Мы рухнули на кровати с книгами, которые взяли в библиотеке, и я почувствовала одновременно прилив энергии и страшную опустошенность. Я думала о том, что Тим и все его друзья в эти выходные отправятся на пикет, и интересно, что бы они сказали обо мне, если бы узнали. Если бы они увидели только мои поступки, без сомнений и чувства ненависти к самой себе, которые их сопровождали, они бы, наверное, сочли меня героем. А еще я думала о побеге отца — о том, первом побеге, когда он считал себя правым, когда заталкивал картошку в выхлопные трубы, когда писал манифест, когда Юрий был еще жив и когда революция еще не переросла в отчаяние. Потребность в борьбе была у меня в крови, текла по толстым венам рода Гулькиновых. Когда меня посадят за решетку, я сделаю у себя на спине татуировку со словами: «Защищать до последнего вздоха».

Я посмотрела на Иэна, который лежал на спине и держал над головой на вытянутых руках книгу «Двадцать один воздушный шар»[75]. Я увидела на его руках разводы грязи, а ступни у него выглядели так, будто их не мыли несколько недель.

— Иэн, ты не обидишься, если я спрошу, когда ты в последний раз принимал душ? — поинтересовалась я.

В ответ он состроил страшную гримасу.

— Я не люблю душевые в гостиницах, — объяснил он. — Там может быть скользко, а это очень опасно — упасть в душевой кабине. Но я принимал душ в доме у тех людей, с хорьками, помните?

— Давай мы с тобой договоримся. Сейчас ты пойдешь в душ, и если через полчаса не вернешься, я вызову «скорую».

— Я только дочитаю главу.

Против этого я возражать не могла. Когда он наконец ушел в ванную, я позвонила отцу с гостиничного телефона, заказав разговор за его счет.

— У тебя кончились деньги? — с ходу спросил отец. — Послушай, я сейчас велю Офелии, моей чернокожей секретарше, положить тысячу долларов тебе на счет, годится?

— Мне не нужны деньги.

Я совсем не была в этом уверена, но в любой момент можно было передумать, и отец пришел бы на помощь, стоило мне только заикнуться.

— Ха! — рассмеялся он. — Да ты ведь уже просишь денег, раз звонишь мне за мой счет! Кто будет платить за этот разговор?

Я спросила, как у него дела, и извинилась, что вчера расстроила его.

— Никогда не звони людям, которые напились! — посоветовал отец.

— Я считаю, что ты поступил очень смело, и мне хотелось убедиться, что я не забыла тебе об этом сказать. Ведь ты мог воспользоваться своим прошлым, чтобы наладить отношения с партией, но ты не стал этого делать. Вчера как-то не успела про это с тобой поговорить.

Отец вдруг понизил голос — во всяком случае, для него это было по-настоящему тихо, — и я поняла, что в соседней комнате находится мама.

— Люси, ты думаешь, что все это героические поступки? Сумасшедшая беготня с картошкой и нелепыми книжками? Твоя проблема в том, что ты все время только читаешь и читаешь и никогда не слушаешь, что тебе говорят живые люди! И не понимаешь, что говорю тебе я: вся эта наша борьба была идиотизмом. Чего мы добились? Юрий убит, а я лишился килограмма картошки. И что — я положил конец коммунизму? Или, может быть, заставил Хрущева официально извиниться перед моей бедной матерью? Зато моя мать лишилась обоих сыновей! Потому что после того, что произошло, я не мог вернуться туда, а она не могла выехать оттуда.