Запретное чтение

— Судя по всему, это национальный гимн Австралии, — ответила я.

Я была так сосредоточена на дороге и на миллионе мрачных предзнаменований, которые маячили за лобовым стеклом, что даже не обратила внимания на произношение ведущего, объявившего песню.

— «Как прекрасны природы святые дары, нет таких в целом свете богатств! Пусть же славится, родина, каждый твой день, пусть же славится каждый твой час!»

Мы оба прохохотали до самого финала, но Иэн так и не убрал бейсболку от груди. Когда гимн закончился и началась трансляция какого-то древнего футбольного матча Кубка мира, Иэн снова включил обратную перемотку.

— Давайте его выучим! — воскликнул он, и весь следующий час мы подпевали Джине Арене, не без труда разбирая слова текста. У нас неплохо получалось, правда, когда мы попробовали спеть сами, без кассеты, исполнение вышло не идеальным, но зато «драйвовым», по выражению Иэна.

Глядя на него, прижимающего к груди бейсболку и распевающего гимн чужой страны, я представляла себе, будто Иэн родился где-нибудь в другом месте — в Финляндии или в Сан-Франциско или спустя сотню лет, в мире, где нет пасторов Бобов. Почти вся Америка была такая же, как Ганнибал, штат Миссури, что бы там ни говорили в новостях о больших городах Восточного побережья, чего бы там ни показывали в кино, как бы много ярких гей-персонажей ни появлялось в телесериалах в разгар вечернего эфира. Но справедливости ради надо сказать, что не только вся Америка, но и вся планета была такая же, как Ганнибал, штат Миссури.

Чтобы избавиться от «Славной Австралии», которая застряла у нас в головах, я включила радио и поискала какую-нибудь хорошую музыку. Иэну ничего особенно не нравилось, пока я не наткнулась на какую-то христианскую волну.

— Сделайте погромче! — закричал он. — Обожаю эту песню!

И он стал подпевать:

Вот Иисус пошел, оу-оу!И на гору взошел, оу-оу!Но все дальше шел, ше-ол!Все дальше ше-о-ол!

Это было похоже на что-то из девяностых, композицию какой-нибудь группы из Сиэтла, только почему-то с текстом про Иисуса.

— Откуда ты знаешь эту песню? — спросила я.

— А, ну я хожу в такое место. Занятия, для детей. Нормальное место. И там мы слушаем музыку, а наш руководитель иногда приносит гитару.

Мне не хотелось проявлять слишком большой интерес к этой теме, но я подумала, что Иэну будет полезно об этом поговорить.

— А чем еще вы там занимаетесь? — спросила я.

— Ну так, разным. У нас там всякие учебники с заданиями, книжки читаем… Еще играем во всякие спортивные игры. В основном в футбол, только нам запрещают перехватывать мяч.

Я отвернулась к окну, чтобы Иэн не увидел, как я закусываю губу, чтобы не рассмеяться. Мне стало смешно, в первую очередь из-за того, что я представила себе Иэна играющим в футбол. Как-то у нас в библиотеке проходил День семейного досуга, и я попыталась бросить Иэну воздушный шарик, а он от него увернулся. А еще меня насмешило, что на этих их занятиях игрокам в футбол не разрешают перехватывать мяч у противника.

— Там и уроки какие-то есть?

— Ага, это что-то типа воскресной школы. Только, наверное, повеселее, потому что туда можно ходить в джинсах.

— И что, хорошие вещи вам там преподают? Ты веришь всему, что они говорят?

Он опустил солнцезащитный козырек над своим сиденьем и посмотрел в зеркало, втянув щеки и изобразив рыбу.

— Ну, — сказал он. — Там ведь все из Библии, так что все правда.

С таким утверждением не поспоришь — не нападать же с критикой на всю его религию. Печально в этом признаваться, но главной причиной моего нежелания спорить было не стремление понять чувства Иэна, а чистая стратегия: если он на меня рассердится, ему ничего не стоит воспользоваться первым же телефоном-автоматом, который нам встретится, и выдать меня полиции.

Поэтому, вместо того чтобы вступать с ним в спор, я сказала:

— Я знаю такие школы.

Этим заявлением я предлагала Иэну пропустить неловкую часть объяснений и рассказать мне побольше.

Но он ничего не сказал, а только сидел и молча смотрел в окно.

16

Голова на копье

Иэн снова заговорил, когда ему захотелось спросить про наклейку с российским флагом на заднем стекле моей машины. Ее приклеил туда прошлым летом отец в приступе национальной гордости. Примерно в то же время он начал спрашивать меня, не хочу ли я сменить фамилию обратно на Гулькинову. Сам он и не помышлял о смене фамилии: многочисленные деловые партнеры знали его под именем Гулл и могли запутаться. Ну а в моем случае, говорил он, никто не заметит разницы.

Отец мог подолгу рассказывать о каждом звене рода Гулькиновых, от знаменитого воина-ученого с насаженной на копье головой и дальше по списку. Он носил на указательном пальце правой руки золотой перстень с семейным гербом, как это делают европейцы с длинным списком деловых авантюр.

— Этот парень, — не раз говорил он мне за долгим субботним завтраком, когда я была еще ребенком, — был совершеннейшим сумасбродом, сначала делал, а потом уже думал.