Запретное чтение

— Поскорее бы уже Чувак куда-нибудь ушел, тогда я мог бы перебраться вперед.

— Нет, не мог бы, — сказала я, хотя раньше и в самом деле позволяла ему это. Я надеялась, что он не станет сейчас об этом говорить.

— Ты коротковат для переднего сиденья, — сказал Гленн. — Смотри, что будет, если ты здесь сядешь.

Он поднял ремень безопасности повыше и изобразил, как тот врезается ему в шею. Затем он издал страшный звук, имитирующий удушье, и вывалил язык.

— Мама разрешает мне ездить впереди, если я протягиваю ремень за головой. К тому же для своего возраста я очень высокий. Вот смотрите, это у меня еще с прошлого лета, а я уже тогда был четыре фута шесть дюймов!

Мне страшно хотелось посмотреть, что же там такое из прошлого лета он решил показать Гленну, и тут я вспомнила о пропуске в бассейн — том самом, на котором напечатано его имя, сверху крупными буквами выведено название «Городской бассейн Ганнибала», а слева в углу приклеена немного порыжевшая фотография Иэна с мокрыми волосами, запотевшими очками и каплями воды, свисающими с одежды. Он протягивал пропуск Гленну, просунув руку между нашими сиденьями, и ждал, пока тот его возьмет.

Я резко вывернула руль вправо, и мы вылетели в соседний ряд. Я не планировала перестраиваться, это произошло случайно, когда я попыталась махнуть рукой и оттолкнуть пропуск от Гленна, не отпуская при этом руля. Мы ни в кого не врезались, но едва увернулись от джипа, катившегося по правой полосе позади нас, и к тому моменту, когда я вернула машину обратно влево, мы с Гленном покрылись потом и пытались отдышаться, а Иэн истошно орал. Соседние машины в течение пяти секунд злобно нам сигналили, как будто их водители пытались возвести звуковую стену, которая смогла бы удержать нас в пределах нашей полосы.

— Ты охренела? — воскликнул Гленн.

— Я прошу тебя, не ругайся в присутствии Джоуи, — ответила я.

Гленн схватил салфетку и стал тереть ею белую рубашку, на которую пролился кофе. Я посмотрела в зеркало и увидела, что Иэн застегивает молнию на рюкзаке. Он встретился глазами с моим отражением и показал мимикой, что осознал свою оплошность и уже спрятал пропуск.

После этого я включила радио — настолько громко, насколько мне это казалось приличным, ведь было еще совсем раннее утро. Меня уже тошнило от всех радиохитов. Когда мне будет девяносто и кто-нибудь вдруг спросит, какие песни были популярны в марте того года, я не задумываясь отбарабаню их названия.

К Художественному музею мы подъехали примерно в половине двенадцатого, и Гленн выдернул свою сумку из багажника с таким видом, как будто я ее у него украла. Я вышла из машины, чтобы ему помочь, а Иэн остался внутри с книгой головоломок.

Я по-прежнему не знала, как избавиться от Гленна. Откашлявшись (горло все еще саднило после вчерашних сигарет), я сказала:

— Слушай, я не знаю, когда освобожусь.

— Ясно.

— Я это к тому, что, может, мне понадобится остаться вместе с ним у бабушки. А еще, честно говоря, даже если я поеду обратно в Чикаго, я буду там нужна подруге. Возможно, ей потребуется пересадка костного мозга, и я уже думала над тем, не сдать ли мне анализ — может быть, подойдет мой.

Гленн не спрашивал меня, что именно случилось с Дженной Гласс, а драматическую версию с отравлением Иэн ему рассказать не успел.

Гленн вздохнул и посмотрел куда-то мне через плечо.

— Ладно, давай не будем ничего усложнять, — сказал он. — У меня здесь есть друзья — вероятно, я смогу у них остановиться. Я как-то странно себя чувствую. Что, если нам провести романтические выходные, когда ты уже не будешь работать няней?

— Договорились! Позвонишь мне?

Я устроила все самым лучшим образом: он пока не возвращается в Миссури и при этом даже не ненавидит меня.

— Ага.

Гленн закинул сумку на плечо и поцеловал меня в щеку.

— Не влезай в неприятности. И на дороге поосторожнее.

Сказав это, он скрылся за дверями музея.

Когда я вернулась в машину, Иэн спросил:

— Мне что, правда нельзя снова сесть вперед? Я ведь высокий!

Я была слишком измучена, чтобы спорить. К тому же мне было как-то спокойнее от мысли, что он не будет сидеть рядом с обувной коробкой, которую я в то утро затолкала под водительское сиденье, после того как ночь она провела под кроватью в моем номере. Но Иэн ее почти сразу достал и все утро пользовался ею как дорожным столиком — клал на нее книжку с головоломками, а теперь коробка просто лежала посреди заднего сиденья. Возможно, там она выглядела даже менее подозрительно. Меня не столько беспокоила сохранность ее содержимого, сколько пугало, что кто-нибудь увидит на коробке печального старого бассета, нутром почует, что в ней лежит, и нацепит на меня наручники, причем не за то преступление, которое совершила я, а за те, которые совершил мой отец.

Час спустя — на час ближе к Питтсбургу, Иэн во весь голос сочинял песню под названием «Штаты, которые можно назвать, не закрывая рта».

— Оу, Ай-о-уа, О-хай-о, Оа-ху, Ха-уа-йи! — пел он. — У-у, е! А-ха! Хай! Уаа, Ха-уа-йи, уау!

Он снял ноги с приборной панели и посмотрел на меня.