Запретные удовольствия

Но должна сказать, что рядом с тобой есть еще одна Великая китайская стена – Кабураги. Когда я увидела вас, я поняла это. Вот почему я до сих пор не могу его бросить. Но Кабураги совсем не такой, как ты.

С тех пор, как я повстречала тебя, я оставила все своё притворное распутство. Как меня уговаривали и обхаживали Нодзаки с Кабураги, стараясь заставить изменить решение, ты и представить не можешь. Все равно до определенного момента я жила, не слушая их. Поскольку ценность для Кабураги – это я, Нодзаки задержал выплату его ежемесячного жалованья. Кабураги умолял меня. В конце концов я уступила, поклявшись, что это будет в последний раз, и снова изображала распутницу. Если я скажу, что была провидицей, полагаю, ты будешь смеяться. Когда я вернулась с документом, я случайно увидела это.

Я собрала всего несколько драгоценностей и уехала в Киото. Я продам их, чтобы какое-то время просуществовать, и найду себе приличную работу. К счастью, моя тетка сказала мне, что я могу оставаться здесь сколько пожелаю.

Без меня, возможно, Кабураги потеряет свою работу. Нельзя прожить на жалкие гроши, которые он получает с этой школы шитья.

Несколько ночей кряду я мечтала о тебе. Мне действительно хочется увидеться с тобой. Однако до поры до времени лучше этого не делать.

Я не пытаюсь указывать тебе, как поступить, когда ты будешь читать это письмо. Я не буду говорить: «Люби Кабураги дальше», я не скажу: «Брось его и полюби меня». Я хочу, чтобы ты был свободен. Ты должен быть свободным. Как я могу желать, чтобы ты принадлежал мне? Это все равно что желать, чтобы синее небо принадлежало мне одной. Единственное, что я могу сказать, что я обожаю тебя. Если ты когда-нибудь приедешь в Киото, обязательно побывай в Сисигатани. Храм располагается сразу к северу от мисасаги – гробницы императора Рэйдзэй».

Юити закончил читать письмо. Насмешливая улыбка сошла с его губ. Совершенно неожиданно для себя он был тронут.

Он получил письмо, когда пришёл домой в три часа пополудни. После того как он прочел его, он перечитал важные абзацы. Кровь прилила к его лицу. Время от времени у него непроизвольно дрожала рука.

В первую очередь – и к большому своему огорчению – Юити был тронут собственной чувствительностью. Он понял, как мало воли было в его чувствах. Сердце громко стучало, словно сердце больного, поправляющегося от серьезной болезни: «Я могу чувствовать!»

Юити прижал письмо к разгоряченному лицу. В этом припадке сумасшествия он находил исступленный восторг. Пьянее, чем если бы он пил сакэ, он был пьян от упоения. В то же время он ощутил, что внутри него заговорило чувство, которого он до сих пор в себе не замечал. Он уподобился философу, который, прежде чем написать трактат, с удовольствием курит сигарету; он смаковал, намеренно откладывая открытие этого чувства.

На его письменном столе стояли часы, оставшиеся от отца. Он напряг слух, чтобы услышать перекличку ударов своего сердца и тиканья часов. У него была дурная привычка смотреть на эти часы, когда он сталкивался с новым чувством. Он ждал, как долго оно продлится, и не важно, сколь радостно было это ощущение, – когда оно уходило, до того, как пройдет пять минут, он чувствовал странное облегчение.

Юити в ужасе закрыл глаза. Лицо госпожи Кабураги стояло перед ним. Это было поистине ясное видение, каждая линия словно выгравирована на металле: глаза, нос, губы – каждая черточка была отчетливой. Разве он не тот самый Юити, который в поезде с Ясуко, когда они совершали свадебное путешествие, не мог нарисовать её лицо в уме? Ясность его воспоминания по большей части была вызвана желанием, просыпающимся в нём. Лицо госпожи Кабураги, каким оно всплывало в его памяти, было поистине красивым. Он признался себе, что никогда в жизни не видел такой красивой женщины.

Его глаза широко открылись. Позднее послеобеденное солнце освещало камелию в буйстве цветения в саду. Этому чувству, которое он намеренно обнаружил так поздно, Юити, целиком и полностью контролируя себя, дал имя. Так как одних только мыслей было недостаточно, он прошептал: «Я люблю её. Это, по крайней мере, не вызывает сомнений».

Определенные чувства оказываются фальшивыми, как только их облекают в слова. Юити знал это по горькому опыту. Он подвергал своё новое чувство сомнениям.

«Я люблю её. Я не могу поверить, что это неправда. Изо всех своих сил я не могу отрицать это чувство. Я влюблен в женщину».

Юити не пытался анализировать свои эмоции. Он восхищенно принимал воображение за желание, память за надежду. Радость сводила его с ума. Он собирался взять свою «склонность к анализу», свою «совесть», свою «навязчивую идею», свою «судьбу», своё «внутреннее понимание истины», сложить их вместе, проклясть и похоронить. Конечно, это то, что мы обычно называем симптомами болезни модернизма.

Случайно ли было, что посреди такой бури эмоций Юити вспомнил имя Сунсукэ?