Итак, японская мифология и синтоизм положительно относятся к сексу. По синтоистским представлениям половой акт улучшает и делает благополучной земную жизнь. Он не имеет ничего общего с грехом или чем-то постыдным. Проникновение из Китая буддизма в VI–VIII вв. не изменило отношение японцев к сексу. Буддизм, как ранний –
Хотя буддизм не изменил отношение японцев к сексу, некоторые изменения он все-таки внес. Буддизм усугубил неравенство полов. В отличие от синтоизма, в буддизме материнство не считается благом, что снижает социальную ценность женщины. Кроме того, буддистам свойственно предубеждение против крови, сопровождающей менструацию и рождение ребенка, что опять принижает женщин. Сами монахи практиковали педерастию с юными послушниками. Учителя дзен, влиятельные среди самураев, благосклонно относились к
Любовные изыски «Столицы мира и спокойствия»
В старину Киото назывался Хэйан-кио – «Столица мира и спокойствия». Киото был столицей Японии более тысячи лет – с 794 по 1868 г. Даже, когда возвысился Эдо (нынешний Токио), Киото сохранял равный с ним статус. Реально он был столицей четыре столетия – с 794 по 1185 г. Этот период был золотым веком японской придворной культуры. Императорский двор покровительствовал искусствам. В столице жило около 100 тыс. человек: из них более 10 тыс. аристократов и чиновников. О жизни аристократов остались великие литературные произведения, созданные придворными дамами: Сэй Сёнагон (966 – 1017) – автором «Записок у изголовья», и Мурасаки Сикибу (973 – 1114), написавшей роман «Гэндзи-моногатари». Обе книги позволяют воссоздать жизнь аристократов в хэйянский период.«Записки у изголовья» переполнены светской щебечущей болтовней. В ней император дарует ранг чиновника пятого ранга придворной кошке и ссылает на «Собачий остров» напавшую на нее придворную собаку (позже собака добилась прощения). В предутреннем тумане возвращается домой удачливый любовник, раздумывая о благодарственном письме к любимой. Вдруг он видит сквозь раскрытое окно веранды дремлющую даму, возлюбленный которой, верно, уже удалился. Мужчина заговаривает с ней, спрашивает о возлюбленном. Дама сожалеет, что он ушел на рассвете. «Может быть, и не следовало писать о таких безделицах как о чем-то значительном, но разговор их, право, был очень мил», – отмечает автор. Мужчина продвигает свои веером веер дамы и наклоняется, чтобы его поднять, но дама пугается и прячется в глубине покоя. Мужчина огорчен: «От Вас веет холодом», – бросает он с легким оттенком досады. А ведь недавно он тревожился, что не успеет написать письмо, пока не рассеется утренний туман. Но тот, кто покинул ложе дамы на рассвете, не столь забывчив:
«Слуга уже принес от него письмо, привязанное к ветви хаги. На цветах еще дрожат капли росы. Но посланный не решается отдать письмо, ведь дама не одна. Бумага цвета амбры пропитана ароматом и сладко благоухает. Дольше медлить неловко, и мужчина уходит, улыбаясь при мысли, что в покоях его возлюбленной могло после разлуки с ним, пожалуй, случиться то же самое». [188]