Заре навстречу

Временами Роману казалось, что он видит дурной сон. Все было какое-то ненастоящее — и черные кони, и бледные лица, и мундиры жандармов в синем предутреннем свете. Странно отдавалось в ушах бряцание шашек, звякание сбруи. Романа втолкнули в мрак тюремной кареты. Он чувствовал, что их везут и карета кренится на поворотах. Это тоже было как во сне.

Потом он с отвращением вдохнул воздух тюрьмы — запах промозглого погреба, смешанный с запахом керосинового чада, услышал лязг дверей, гул шагов в пустом коридоре.

Вслед за Орловым и Рысьевым, поддерживая Илью, Роман вошел в камеру, где на деревянных топчанах спали пять человек.

Все они проснулись и молча выжидали, когда уйдут конвоиры. Едва закрылась дверь, невысокий курчавый брюнет в белой рубашке спрыгнул с топчана. В утренних сумерках Роман не сразу узнал его. Это был товарищ Андрей!

Андрей надел пенсне в черной оправе, сделал знак молчать, стал прислушиваться к удаляющимся шагам. Прислушиваясь, он вопросительно глядел на Орлова. Тот ответил ему глазами: «Со мной люди надежные… свои!» — и они крепко пожали друг другу руки.

Роман так обрадовался, что на время забыл обо всем. Он широко улыбнулся:

— Здорово, товарищ Андрей!

— А, — быстро обернулся тот, — старый знакомый. Здравствуйте, товарищ! Позвольте… а что это с Ильей? Илья, вы слышите меня? Что с вами? Ложитесь на мою койку.

Илья взглянул на него и снова закрыл глаза. Его уложили.

— Большой провал? — спросил Андрей Орлова.

— Большой. Вся областная конференция.

— На месте?

— Нет, на квартирах.

— Всех?

— Приезжих, мне кажется, всех.

— Значит, кто-то получил адреса! У кого они были? — У меня были адреса, — сердито сказал Рысьев, — были у меня в течение одной ночи. Утром раздал ид на явочные квартиры.

— Вы в семье живете?

— Один. На квартире.

— Дверь на ночь запираете?

— Не запираю я дверь, это хуже… Подозрительнее. От кого мне запирать? Хозяйка — глухая перечница, ее сын — франтишка, массажист, ни бум-бум в политике.

— Вы наивны, товарищ! — строго сказал Андрей. — Где хранились у вас адреса?

— В заднем кармане брюк, — раздраженно ответил Рысьев, — а брюки лежали на стуле у кровати, а кровать стоит в углу за печкой, а печка…

— Напрасно горячитесь, — оборвал Андрей, — обнаружить провокатора необходимо, это мы сейчас и делаем. Ваш франтишка-массажист, возможно, давным-давно следит за вами, обыскивает ваши вещи по ночам, когда вы спите. Вы крепко спите?

— Бессонницей не страдаю, — ответил Рысьев и замолчал.

— Послушайте, товарищи! — тихо заговорил Андрей. — Они постараются создать громкое дело. Надо сейчас, немедленно выработать линию поведения, подготовиться к допросам… именно сейчас… через два часа могут «подсадить» в камеру шпика. А от подготовки зависит многое… все зависит! Подумаем вместе, обсудим, как кому держаться… Им известно, кто ты, Гордей? — обратился он к Орлову.

— Знают партийную кличку Орлов, знают, что послан центром.

— Больше ничего?

— Больше ничего.

Андрей еще больше оживился.

Восторженно наблюдал за ним Роман. Вот человек! Три года… три долгих года он сидит в неволе: год предварительного, два — крепости. Говорят, участвовал в двух голодовках… замертво его выносили из карцера… А вот не сломили! По-прежнему он полон отваги и готовности бороться, любит жизнь, любит товарищей, предан народу… Вот таким и должен быть настоящий борец.

От выматывающих душу допросов, от безделья, от грубости тюремщиков, от тоски по воле, по жене пылкий Роман Ярков, наверно, заболел бы, если бы товарищи не научили его, как надо жить в этой страшной обстановке.

Кроме тюремного, в камере существовал свой-строгий распорядок, обязательный для всех.

Утром после уборки занимались гимнастикой. Это как-то восполняло недостаток движения и даже несколько подымало настроение. В переполненной, грязной тюрьме в то время начался сыпной тиф. Оберегая товарищей, Андрей потребовал, чтобы они соблюдали правила личной гигиены… В камере поддерживалась строгая чистота. После обеда (пахнущей ржавым котлом баланды) шли гулять на тюремный двор. «Гулять» полагалось цепочкой, быстро и безостановочно шагая друг за другом. Но эти пятнадцать минут скрашивали весь день. Целую четверть часа можно было глотать свежий воздух, ненасытными глазами глядеть в небо, налитое весенней голубизной, глядеть на траву, пробившуюся вдоль каменных беленых стен. Видны были из тюремного двора и вершины распускающихся берез на кладбище, птицы, летающие над кладбищенской белой колокольней.

После прогулки Андрей говорил с бодрым напором:

— Заниматься, товарищи! Заниматься!

Занимались по восемь часов в день: четыре утром, четыре вечером.

Учился и Роман.

Андрей на второй же день после ареста Яркова, подсев к нему на нары, заговорил об этом:

— Учти, товарищ, тебя долго не выпустят из тюрьмы. Надо приспособиться к жизни здесь. Это нелегко. Если будешь просто слоняться по камере — скука заест, тоска… а это удобная почва для малодушия. Я бы советовал учиться. Но ты обдумай. Если скажешь «да», подчиняйся нашему режиму.

Говорил он строго, по-деловому, но живые его глаза ласково глядели на Яркова.