Заря Айваза. Путь к осознанности

Мне нужно было освежиться. Я закрыл за собой дверь и аккуратно повернул ключ в замке. Я хотел совершить быструю и долгую прогулку, но, измотанному вконец, мне не удалось этого сделать. После первых же двух шагов я остановился и едва мог оторвать ноги от земли. Образы и мысли все так же неуклонно появлялись в моей голове, но теперь уже значительно медленнее. Я мог проследить за их созданием и развитием, мгновением колебания, в какую сторону им повернуть, и, наконец, исчезновением. Пустота по-прежнему отягощала мое сознание, появлялись какие-то отдельные мысли, и я ощущал сильное тепло в теле, ползущее от спины к голове. Когда я дошел до моста на реке Сава, ведущего к Новому Белграду, начался дождь. Наконец-то со мной что-то реально происходило — я становился мокрым от падающего на меня дождя. Это дало мне повод подумать — вернуться мне или гулять дальше. С западной части Земуна сверкнула молния, и прогремел гром. Перейдя мост, я медленно побрел вдоль реки, пока не дошел до того места, где она сливалась с Дунаем. Рядом с берегом плавали пластиковые пакеты, старые газеты и ветки деревьев. По ту стороны реки, под Калемегданским холмом, я разглядел валы из полуразвалившихся сырых кирпичей. Именно на том месте я сидел в день, когда намеревался признаться Стевиче, что не являюсь его отцом. С тех пор прошло тринадцать или четырнадцать лет, и, тем не менее, казалось, что это было только вчера. Тогда меня терзала депрессия, но по сравнению с тем, что я чувствовал сейчас, она представляла собой какую-то детскую хандру. Прогремел сильный гром. Гроза была одной из тех редких вещей, которые всегда заставляли меня нервничать, но теперь мне на нее было наплевать. Молния, ее удары, чья-то смерть, чье-то рождение — бесконечная карусель, которая ждет лишь секунду, чтобы одному дать слезть, а другому — на нее забраться. Во время моей медленной прогулки я начал потихоньку отделяться от тела, но и этот феномен казался мне в данный момент незначительным. Я видел свое тело под углом сверху. Оно было похоже на бессознательный манекен. Судьба высушила его, оно было полым — тонущий корабль покинула команда.

И в этот момент над устьем реки разорвались небеса, и на Военный Остров пролился золотой свет, несмотря на то, что там, где я стоял, все еще лил дождь. В трещине между темными тучами я увидел рыхлые слои белых облаков, а над ними — бледно-голубое небо. В этом смешении цветов и тучевых масс, раскачивающихся под яростью ветра, показался образ беловолосого розовощекого старика. Он смеялся и смотрел прямо на меня. Я с трудом поднял голову, чтобы разглядеть этот необычный образ, который менял выражение лица в зависимости от движения туч. Это наверняка должен был быть Спирилен. Он выглядел точно так же, как тогда, на лугу в Виолин До и в сарае бабушки.

«Что же происходит со мной, — подумал я, — это галлюцинации, и я схожу с ума, что же еще?» Этот образ казался мне слишком реальным, и я обернулся, чтобы посмотреть, не было ли кого-нибудь поблизости, кто бы тоже заметил эту необыкновенную форму облаков. Под проливным дождем никого, кроме меня, не оказалось.

Появление лица Спирилена не принесло мне облегчения, на которое я на мгновение понадеялся. Теперь в его образе я больше не видел никакого смысла. Кроме того, я подумал, что, возможно, не так понял его указания и попусту потратил свою жизнь. Я посмотрел на другую сторону Савы. Стоит ли мне дойти до того места, где я уснул тем днем, в который отправлялся навестить Стевичу? Но вода наливалась мне в ботинки, и ощущение того, что там мне станет лучше, испарилось.

Бессмысленно отправляться в места, которые когда-то были значимыми для тебя. Такое случается лишь в сказках, а здесь — суровая, пустая жизнь. Я медленно шел дальше, в то время как дождь лил все сильнее и сильнее. В голове промелькнули мысли о болезни и смерти. Я увидел отрывки образов собственных похорон: плачущие лица участников «Интенсива», собравшихся вокруг свежевырытой могилы, членов семьи и друзей. Там была и мать, живая, с заплаканными глазами и трясущимися ногами, склонившаяся над Лидией и отцом, на лицах которых было страдание и отчаяние. Все было безнадежно. Вызывающие когда-то острые чувства образы, в которые я мог погружаться часами, больше не оказывали на меня никакого воздействия.