Зарождение войны. Борьба прогрессивных сил за сохранение мира.

В Японии 20-х годов всячески внедрялась формула «война — отец созидания и мать культуры», широко пропагандировались принципы «Хакко Ити У» и «Кодо»[146], ставшие, по определению Международного военного трибунала, «символами мирового господства, осуществляемого при помощи военной силы»[147]. В учебниках истории, пропагандистских статьях, «научных» трудах широко популяризировались итоги войн, которые японский империализм вел в 1894, 1904 и 1914 г. В них утверждалось, что Япония должна каждые десять лет испытывать «благодетельный ветер войны» и что источником всех несчастий страны стало отсутствие войны в 1924 г.

[148] Культ войны и армии усиленно насаждался и религией; одним из наиболее распространенных символов синтоизма[149] являлся меч, и поклонение ему занимало важное место во многих церемониях. Военнослужащим усердно прививалась старинная мораль «бусидо» («путь воина»), воспевавшая верность самураев[150]

императору, которая, как считало командование, «будет решающим условием победы Японии в войне с ее противниками». В проекте наставления по «моральному воспитанию», составленном генеральным штабом, было сказано, что «победа дается только тем, кто проникнут духом преданности императору».

Позицию итальянского империализма выражал Б. Муссолини. Он публично заявлял, что «фашизм… не верит ни в возможность, ни в пользу постоянного мира…»[151], ратовал за войну и призывал итальянцев «воспринять дух и свободу империалистического Рима»[152]. Разжигая милитаристский психоз, Муссолини говорил командному составу армии 26 августа 1933 г.: «Война может разразиться внезапно, с минуты на минуту, поэтому нужно быть готовым к войне не завтра, а сейчас. Мы всегда были и остаемся прежде всего военной нацией. Поскольку у нас нет страха перед словами, добавим — милитаристской. И дополним — воинствующей нацией!»

[153].

Хотя в Англии и США тогда еще не существовало массовых постоянных армий, милитаристская пропаганда и там приняла значительные размеры. «История показывает, — писал У. Черчилль, — что война — удел человеческой расы. За исключением только кратких и случайных перерывов, на земле никогда не было мира. Когда история еще не начиналась, земля была полна убийственных распрей»[154].

Одним из важных направлений в идеологической подготовке империализмом новых войн было дальнейшее разжигание национализма и расизма. В ходе первой мировой войны стараниями монополистов, военщины и их ученых прислужников шовинистические страсти в воюющих странах были «разожжены до последней степени»[155]

. Они не утихли и с наступлением мира.

Спекулируя на условиях Версальского договора и опираясь на реакционные традиции пруссачества, германские милитаристы вдалбливали в голову бюргеров идеи пангерманизма, «богоизбранности» немецкой нации, призванной вернуть себе былое могущество. В марте 1924 г. Штреземан на съезде германской народной партии в Ганновере говорил, что национальная идея должна быть поднята в сердцах всех немцев и явиться «моральным оружием» в их борьбе за свое будущее[156]. Это было тем более возможно, что немецкий мелкий буржуа, представитель средних слоев, прошел в свое время школу вильгельмовского воспитания, которое всеми средствами вытравляло из сознания немцев демократические идеи, покрывало романтической позолотой все реакционное в истории Германии, насаждало дух высокомерия по отношению к другим народам. От самой глухой деревенской школы до университета немцу твердили: «Все величайшие в истории военные подвиги — прусские, все величайшие творения искусства — германские, самые великие изобретения и самые выдающиеся ученые — немецкие, самые сильные гимнасты — немецкие, самая лучшая промышленность — германская, а самые толковые рабочие — немцы»[157]. Именно на этих националистических антиверсальских дрожжах росла нацистская партия, широчайшим образом использовавшая дикий шовинизм и расизм для подготовки народа к новой мировой войне.

В Японии пропагандой национализма и расизма занимались многочисленные военно-фашистские организации, печать, театр, кино. В учебнике «Ниппон синторон» («Теория японского синтоизма») утверждалось, что японский император — божество, японцы — раса богочеловеков, все другие люди — существа «пресмыкающиеся», «подобные червям»; японская «священная империя возвышается над всем в мире в своем единственном и недостижимом превосходстве», а все другие государства «эфемерны, как утренняя заря»[158].

Стремясь возбудить великодержавные чувства, Муссолини говорил в мае 1927 г. о «необходимости» создать такую могучую авиацию, чтобы «рев ее моторов смог бы заглушить любой другой шум на полуострове (Апеннинском. — Ред.), а тень от ее крыльев заслонила бы солнце над нашей землей. И тогда, в период между 1935 и 1940 годами, когда, как мне кажется, наступит решающий момент в истории Европы, мы сможем заставить выслушать нас и признать, наконец, наши права»[159].