Засекреченный полюс

Сомов поднял на меня глаза, покрасневшие от ночного бдения и гари паяльной лампы:

- С чем пожаловали, доктор?

- Самолет над станцией, Михал Михалыч! Наверное, это американцы. Они с сорок седьмого года регулярно летают. А нас они не могут заметить?

- Надеюсь, что нет.

- Ну а вдруг заметят, - настаивал я, - да еще подсядут на наш аэродром?

- Упаси нас Бог от этой напасти, - сказал раздраженно Сомов и, неожиданно помрачнев, добавил: - Тогда нам несдобровать.

- Как это несдобровать?

- Да так вот и несдобровать. Меня за неделю до отлета пригласили в Большой дом, на площади Дзержинского. Принял меня какой-то крупный чин. Правда, он был в штатском, но что большая шишка в этом ведомстве - так это точно. Небольшого роста, коренастый, с кавказской внешностью. При моем появлении он даже не привстал из-за стола и прямо с ходу спросил:

- Сомов?

- Так точно, Сомов.

- Начальник дрейфующей станции? Отлично, отлично.

Он задал еще несколько малозначащих вопросов о годе рождения, национальности, социальном происхождении и вдруг, вперив в меня взгляд своих черных, немного навыкате глаз, процедил сквозь зубы:

- Вы понимаете, какое доверие вам оказали партия и правительство?

- Горжусь доверием, - отчеканил я.

- Так вот, доверие доверием, а зарубите себе на носу, что организация вашей станции - величайший государственный секрет. Американцы никоим образом не должны узнать о ее существовании. - Он помолчал, постукивая карандашом по столу, и спросил: - Вас может прибить к американскому берегу?

- Всякое возможно, - осторожно ответил я, - направление дрейфа в этом районе никому не известно.

- Слушай, Сомов, - сказал он, переходя на "ты", и я почувствовал в его голосе скрытую угрозу. - Если станцию занесет к американцам, ее надо уничтожить. Понимаешь, - повторил он, акцентируя каждую букву: - У-н-и-ч-т-о-ж-и-ть.

- Как это уничтожить? - недоуменно переспросил я.

- Нэ понымаешь? Утопить, взорвать к чертовой матери. Чтобы и следов не осталось.

- А как же быть с людьми?

- Заруби себе на носу, - сказал он, - если хоть один человек попадет к американцам, я тебе, Сомов, не завидую.

- Вот так-то, дорогой Виталий, - сказал Сомов, впервые назвав меня по имени. - Я ведь с этим камнем на душе все эти месяцы живу. - Он глубоко затянулся папиросой. - Ведь об этом страшном напутствии я и сказать никому не мог. Так получилось, что вы первый. И как-то легче стало.

- Dixi et animam meam levavi, - не удержался я.

- А что сие значит?

- Я сказал и тем облегчил свою душу.

- Ну, доктор, вы верны себе, - улыбнулся Сомов. - Только, прошу - никому ни слова. Дойдет случайно до чужих ушей, и неприятностей не оберешься. Это ведомство шутить не любит.

Я вернулся на камбуз совершенно убитый и весь день ходил словно потерянный. Работа валилась из рук. Пельмени переварились, антрекоты пригорели, а борщ пришлось варить заново, так я его пересолил. Хорошенькую судьбу уготовили нам власти. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Вот тебе и героический дрейф.

- Ты, док, часом не захворал? - спросил Гурий участливо, заметив мое подавленное состояние.

- Да так, простыл немного, - отмахнулся я.

23 февраля, День Красной Армии, мы встречаем в тесноте, но отнюдь не в обиде. Хотя наши запасы почти на исходе, но еще осталось немного вкусностей, к которым, к всеобщему ликованию, Сомов разрешил добавить две последние бутылки армянского коньяка. В палатке тепло не столько от газового пламени, сколько от дыхания 11 человек. Все сбросили осточертевшие тяжелые куртки, честно защищавшие нас столько времени от ветра и мороза, и пропитавшиеся потом свитера. Неожиданно оказалось, что у некоторых остались в запасе нерассказанные истории, случаи из жизни, но, главное, никто не утратил оптимизма.

- Кстати, доктор, - вдруг сказал Макар Макарович, - что это за историю рассказал мне летом Канаки о ваших научных изысканиях, связанных со сбором говна на полюсе? Говорил, что вас здорово летчики разыграли.

- Давай, док, рассказывай, не стесняйся, - хором сказали Гурий и Саша, все еще жаждавший сатисфакции за историю с резиновыми дамами. Я стал отнекиваться, но тут на меня навалилась вся честная компания.

- Ладно, расскажу, - согласился я. - Ну так слушайте. Прибыли мы на полюс первой группой человек пятнадцать и не успели обосноваться, как нашу летную полосу разнесло вдрызг. Круглые сутки мы возили нарты, нагруженные снежными глыбами, таскали на горбу куски льда, разбирая груды торосов, забивали ими трещины и поливали их, а потом уминали бензиновой бочкой-катком, набитой снегом. Но стоило капризнице природе пошевелить пальчиком, и взлетная полоса мгновенно покрывалась черными полосами трещин, превращаясь в шкуру зебры. И так раз за разом. Наконец природа все же смилостивилась над нами, и на Большую землю полетела радостная радиограмма: аэродром готов к приему самолетов. Через несколько часов над лагерем появился серебристый Ил-14 и, сделав круг почета, помчался по полосе, подняв персональную пургу.