Застава в степи

Несколько раз мы репетировали эту сцену в роще. То Копейкину казалось, что я прямо-таки, как милиционер, требую документы, а то, наоборот, как перепуганный трусишка. То вдруг оказывалось, что я смотрю на мнимого шпиона, как на настоящего шпиона, а это еще неизвестно. Наконец, режиссер сказал, что у меня что-то получается и можно сделать первую пробу.

Когда мы уже стояли перед кинокамерой, которая была похожа на двугорбого верблюда, улегшегося на треногу, Копейкин вдруг заметил наши полосатые треугольники и нашивки на рукавах рубашек.

— Что это за флотилия? — спросил он.

— Наша, пионерская, — объяснили мы ему в два голоса, дуэтом, как говорит наш учитель пения.

— Что же, у вас все моряки?

— Все.

— Господи, какое однообразие. Разве у вас нет космонавтов, альпинистов?

— Нет. У нас пионерская флотилия, — объяснил я Копейкину. — Мы идем в Братск.

— Зачем?

— Ну, это такая игра. Кто из экипажей больше сделает хороших дел и получит пятерок, тот первым и придет в Братск, в бухту Победы.

— И много вы сделали?

— Да нет, не очень. Но наша «Аврора» впереди.

— Я на ней боцманом служу, а Сенька капитаном. У нас и адмирал есть.

— Это очень занятно, — вмешался в разговор писатель Минуткин. — Нельзя ли вставить в сценарий?..

— Нельзя, — категорически запротестовал режиссер. — Мы и так из-за ваших вставок не укладываемся в смету. Ну, попробуем, — скомандовал Копейкин, хлопая в ладоши. — Ложитесь здесь. Смотрите туда. Вот появился человек.

И хотя там никто не появился, мы делали вид, что внимательно изучаем незнакомца.

— Еще напряженнее, — требовал режиссер. — Вы сейчас пограничники и увидели нарушителя. Вот какое у вас должно быть выражение лица. — Копейкин вытянул свою длинную шею и впился в одну точку. — Повторите.

Мы с Генкой тоже вытянули шеи и вытаращили глаза.

— Вот так, — одобрил режиссер и сказал: — Попробуем. Дина, кадр! Внимание! Тишина. Начали!

Перед кинокамерой встала женщина с черной доской, на которой было написано белой краской «Мосфильм. «Белоручка». Кадр 461».

Затрещала кинокамера.

— Поворачивайтесь сюда.

Мы повернули головы к фиолетовому стеклу объектива камеры, которая была нацелена прямо на нас, как пушка.

— Заметили человека, — подсказал Копейкин.

Мы дернулись с Генкой и, как на репетиции, вытаращили глаза.

— Стоп! Недурно. Но не вижу в твоих глазах отражения внутреннего состояния. Я уже тебе говорил.

И снова начал объяснять, что мы пограничники, лежим в дозоре, заметили нарушителя…

— Попробуем еще раз.

И все началось сначала.

— Смотрите на него. Особенно ты, Сеня. Сейчас будем делать крупный план.

— Но его же нет, — возразил я.

— Вот он, — ткнул пальцем в объектив кинокамеры оператор. — Смотрите прямо сюда.

И все началось сначала.

— Стоп! — услышал я раздраженный голос режиссера. — Кто тебя просил моргать?

— Да я только один раз.

— Не смей ни одного раза, — приказал Копейкин. — Вытрите с него пот и подведите губы, они у него совершенно белые.

Указание режиссера было выполнено, и все еще раз началось сначала.

И когда все это мне уже надоело, и страшно ломило шею, и болели глаза от немигания, Копейкин бодро хлопнул в ладоши и объявил:

— Стоп. Кажется, это то, что требовалось.

— Пожалуй, Франк Маркович, — согласился оператор, снимая клетчатую ковбойку.

— Все свободны, — сказал Копейкин и подозвал нас к себе: — Устали? Ничего, ребятки, искусство требует жертв. Константин Иванович, где у вас шоколад? Угостите артистов.

Он сказал, что продолжит снимать эпизод завтра, а сейчас ему надо идти к трактору.

Во время наших съемок из бригады пригнали трактор и сеялку. Из кабины выпрыгнул озабоченный Прыщ. Увидев его, мы с Генкой так и ахнули. А Прыщ, поздоровавшись с Копейкиным за руку, спросил:

— Платить как будете, аккордно или по часам?

— Сначала вы мне объясните: почему три километра ехали три часа, а затем будете вести речь об оплате.

— Да разве ж это машина? — как всегда брезгливо заговорил Прыщ. — Гроб.

— Но как же мы будем снимать фильм? — озадаченно оглядел трактор режиссер.

Прыщ ехидно ухмыльнулся и сказал:

— Вам же для видимости. Вы — кино.

— Что значит «для видимости»? Сеять-то мы должны по-настоящему. Журавлев обещал выделить лучшего механизатора. А если у вас не машина, а гроб, то какие же трактора вообще в совхозе?

— Известно, какие, — философствовал Прыщ, — день пашут, два стоят. Одно слово — бесхозяйственность. У них все так.

Я смотрел всю эту сцену, слушал брюзжание Прыща и краснел за Дмитрия Петровича. Как он мог прислать такой ДТ и такого тракториста? Мне хотелось тут же рассказать артистам, что это неправда, что у нас трактора замечательные, и люди не такие противные, как этот, но меня сдерживала боязнь подвести Журавлева. Надо побежать в поселок, разыскать его и выяснить, неужели Дмитрий Петрович прислал Прыща?

Насмешливый Генкин голос перебил мои мысли:

— Он лучший тракторист? Ой, держите меня, а то я упаду.

— Не хулигань, Генка, — строго предупредил его Хомяков.

Тут уж и я не стерпел:

— Да он же все врет! Это только у него такой плохой трактор. Потому что он лодырь…