Застенчивость в квадрате

Закрываю рот, поджимаю губы. А он после этой фразы снова вычеркивает меня из своего поля зрения, для него я ничуть не интереснее мебели, которую нужно положить в кучки «оставить», «отдать» или «выбросить».

– Я же не выдумала про розовый, – пыхчу я, догоняя его. – Не выдумала. – Иду сразу в холл, где тропинка становится все шире (должна признать, в основном его усилиями, потому что я слишком занята обновлением гардероба на лужайке), подхватываю сломанную микроволновку и тут же выхожу.

Уэсли качает головой. Что-то бормочет.

Я не обращаю на него внимания, и это придает сил. Дружить вовсе не обязательно. Мы просто будем жить вместе, это же ничего не значит. И какие-то приятельские отношения ни к чему.

Бормотание Уэсли становится громче, достаточно, чтобы можно было различить одно слово:

– Стой.

Останавливаюсь, но только потому, что он застал меня врасплох.

– Что?

Хмурится и кидает мне… шлем? Мне?

– Э-э-э… – Поднимаю на него недоумевающий взгляд, но он отворачивается, будто не выдерживает зрительного контакта. Для Уэсли я – самозванка, захватившая его ставшую реальной мечту, неудобство даже побольше, чем разбитые окна, вред от воды и проваливающийся пол, вместе взятые. – У меня нет велосипеда.

Может, в доме есть. Хотя, знаете, это я Вайолет недооцениваю. Тут наверняка их не меньше десяти.

– Если ты собираешься туда, – указывает на дом он, сжав зубы и сдвинув брови так, что они образуют одну прямую линию, – тебе нужна защита. Там опасно.

– Но ты же без шлема.

Он смотрит еще сердитее. Затем швыряет туалетное зеркало в мусорку с ненужной силой – жест, может, и не задумывавшийся как угроза, но воспринятый именно так.

– Хорошо, хорошо, – сдаюсь я, поднимая руки вверх. Надеваю и застегиваю шлем. И думаю: как обидно, что нам необязательно быть друзьями.

Глава шестая

Для того, кому мое присутствие крайне не нравится, Уэсли слишком любит путаться у меня под ногами.

На дворе шестое апреля, и я уже на пределе, струны сердца растянуты так, что потеряли всю эластичность на эмоциональных качелях открытий и потерь, которые приносит каждый день работы в особняке. Вместо меня остался искрящийся, дымящийся клубок оголенных проводов.

И все равно я еще не плакала.

Почему я не плакала? Пока не смогу горевать так, как должен горевать любящий человек, этот подарок от бабушки будет казаться незаслуженным.

Поэтому так и получилось, что сейчас я сижу, скрестив ноги, в окружении памятных вещей Ханнобаров, погружаясь в мир Вайолет, умоляя сердце выбрать что угодно, кроме оцепенелой отрешенности, в которую оно погрузилось.

Шаги Уэсли становятся громче. Уверена, ему хочется сказать: «Тебе что, обязательно сидеть прямо ЗДЕСЬ?», но он молчит. Поджимает губы, чтобы чего не вырвалось, и демонтирует мебель в гостиной, кряхтя и вздыхая под тяжестью ноши.

Да, мне в самом деле надо сидеть именно здесь. Это та часть дома, где я чувствую себя ближе всего к Вайолет. Самые прекрасные часы моей жизни прошли рядом с ней именно в этой гостиной, когда мы болтали обо всем и ни о чем. Вайолет была единственной в своем роде. Она разговаривала со мной не снисходительно, но и не как со взрослой. А маму кидало из одной крайности в другую: то она одергивала меня, требуя делать то, что велено, ведь я маленький несмышленый ребенок, то рассказывала слишком много подробностей об одном из своих свиданий, а если я корчила гримасы, то слышала в ответ: «Пора бы уже повзрослеть».

– Ох, Вайолет, – с грустью произношу я: может, хоть театрализованное представление вызовет слезы. – Как жаль, что я не смогла попрощаться.

Не могу удержаться и кошусь на Уэсли, наблюдающего за мной с недоверчивым выражением, которое, стоит ему это заметить, тут же становится непроницаемым. Он осуждает меня.

– Я хотела позвонить, – шмыгаю носом я. – Все очень запутанно.

Он не отвечает. Бросает попытки сдвинуть с места несдвигаемый шкаф от пола до потолка, решивший прирасти к стене: старинный, белый, с длинным овальным зеркалом в дверце. Так что громоздкой мебели, чьим упорством я не могу не восхищаться, достается только свирепый взгляд: эту битву шкаф выиграл.

Уэсли склоняется над столом и пытается что-то сделать с ним при помощи отвертки. Я бы помогла, но: во-первых, вряд ли он этого хочет, и во-вторых, за последние дни спина, ноги и руки уже превратились в желе от поднятий и вытаскиваний такого количества барахла. К тяжелой работе я привыкла, но вычищать настолько большой дом – просто чудовищное и безжалостное задание. И расчистили мы только где-то процента три. Неубывающее количество дел просто обескураживает, и я была бы не прочь броситься на диван и покричать в декоративные подушки, не будь они такими пыльными. Но я же Мэйбелл Пэрриш, а мы не сдаемся.

Разбираю бумаги, которые как кроличья нора в истории Виктора и Вайолет Ханнобар. Акты, документы, судебные бумаги, письма. Так много писем.