Застолье в застой

В советские годы функции прежних балов были перегружены на митинги и демонстрации, где массовое общение происходило, но под строгим контролем. Как на балах все начиналось с торжественного полонеза, на демонстрациях начиналось с колонны знаменосцев, вместо распорядителя танцев был диктор, выкрикивавший лозунги из вчерашней «Правды». Тоже играл большой оркестр, будто на балу во дворце… Общество воспитывает своих граждан для жизни, которую им готовит: одно общество воспитывает таких людей, а другое — этаких.

Те самые люди, которых еще долгое время после установления советской власти называли «осколками разбитого вдребезги», не ломались так просто. В своем «Архипелаге…» Солженицын рассказывает несколько историй о человеческой несгибаемости, о том, как в нелюдских концлагерных условиях выживали именно те представители «старого мира», кто не сдавался и следил за собой. Это порода, воспитание, называйте как угодно. Лев Толстой в неоконченном романе о декабристах описал женщину, которая за сотню лет до ГУЛАГа разделила с мужем все тяготы ссылки, а затем все-таки возвратилась в столицу из Сибири: «Нельзя было представить ее себе иначе, как окруженную почтением и всеми удобствами жизни. Чтоб она когда-нибудь была голодна и ела бы жадно, или чтобы на ней было грязное белье, или чтобы она споткнулась или забыла бы высморкаться — этого не могло с ней случиться. Это было физически невозможно». Ах, как сладко поиздевались над такой публикой в новые времена!

…Когда вскоре после Октября советская правительственная делегация самого высокого уровня приняла участие в переговорах о перемирии с германской делегацией, многим казалось, что прошла целая геологическая эпоха от конца XIX века с его старомодными элитами и этикетами. Немецкий генерал Гофман вспоминает: «Против меня сидел рабочий, которого явно смущало большое количество столового серебра. Он пробовал то одну, то другую столовую принадлежность, но вилкой пользовался исключительно для чистки зубов. Прямо напротив, рядом с принцем Гогенлоэ, сидела мадам Биценко, а рядом с нею — крестьянин, чисто русский феномен с длинными седыми кудрями и огромной дремучей бородой. Один раз вестовой не мог сдержать улыбку, когда спрошенный, какого вина ему угодно, красного или белого, осведомился, которое крепче, и попросил крепчайшего». Новые хозяева жизни только еще осваивались, но лет через сорок с лишним, когда глава Советского государства будет стучать туфлей о трибуну в ООН, к этому отнесутся без удивления. Мир с трудом, но привык к нашим обновленным манерам.

Через полвека после выхода в свет романа «Война и мир» с бывшими элитами, а также с балами, графьями и бытовым французским языком в основном было покончено. Со времени Октябрьского переворота 1917 года все вожди новообразованного государства и по-русски разговаривали с акцентом или с ошибками (не говорю уже про руководителей Украины, которые украинского языка не знали, хотя, как Постышев или Каганович, иногда пытались его изучать). Ошибки в речи, поведении или манерах в расчет не принимались — формирование новой элиты требует времени, а в условиях, когда, как пелось в партийной песне, «кто был ничем, тот станет всем», — тем более. Вождь украинских большевиков Павел Постышев высказывался категорично: «Было время, когда представителями украинской культуры «пар экселянс» были прежде всего кооператоры, профессора и так далее. Эпигоны их сидят ныне на скамье подсудимых на процессе СВУ. Жизнь прошла мимо них. Пролетарская революция осудила их на погибель».

Элита гибла… Зато множество людей, из которых выжгли основы тысячелетней народной этики, представления о религии, о национальных традициях, получили возможность рвануть в политику и руководство страны. Культ малограмотности стал политическим принципом; вдохновенные люмпены приняли Октябрь с полным восторгом.