Застывшее эхо (сборник)

Научный ум (но не социальный интеллект) обрел право на память потомства только где-то с эпохи Ньютона, а уж нашему брату еще лет триста было не до того. Нищая, но гордая Джейн Эйр так отвечала возлюбленному, предлагавшему ей половину своего огромного состояния: «Уж не думаете ли вы, что я еврей-ростовщик, который ищет, как бы повыгоднее поместить свои деньги?» Где тут видна зависть? И почему бы этой почти святой страдалице, готовой скорее умереть, чем поступиться принципами, не сказать просто «ростовщик», не еврей? Тем более что евреи в романе больше ни разу не поминаются?

В век Просвещения Мэтью Тиндал в нашумевшей книге упрекал евреев не только в жадности, но и в кровожадности: даже испанцы не могли бы перебить такую массу индейцев, если бы не находили примера в ветхозаветных преступлениях евреев, а Уильям Уорбертон доказывал истинность Откровения тем, что Всевышний избрал для этого «самый грубый и подлый народ среди всех народов мира». Однако ни среди хулителей, ни среди защитников евреев об их уме никто ни разу даже не заикнулся.

Любая опасность обостряет и антисемитизм – своего рода неспецифическую реакцию вроде повышения температуры. Наполеон, сосредоточивший в своей личности героическую грезу французского народа («хочет того же самого, что последний из его гренадеров, только в тысячу раз сильнее»), имел еще меньше причин завидовать евреям, чем моя родная шпана: «Евреи – это подлый, трусливый и жестокий народ», – но хотя бы ослабить «поразившее его проклятие» можно лишь путем смешанных браков: «Большое количество порочной крови может улучшиться только со временем». Однако для этого нужно разрушить изоляцию евреев, сделав их обычными гражданами, что и побудило Наполеона даровать евреям гражданское равенство. В поисках нового органа, посредством которого он мог бы влиять на евреев разных стран, новоиспеченный император задумал собрать в Париже Великий Синедрион;

из затеи ничего не вышло, но звон покатился. «Англия была также основным центром пропаганды французских эмигрантов, решительно настроенных, как и все эмигранты, выступать в роли политических подстрекателей. Главный печатный орган эмиграции "ЛАмбигю" в 1806–1807 годах посвятил целую дюжину статей Великому Синедриону» и в конце концов открыл, что «узурпатор сам был евреем». А через пятьдесят лет более пятидесяти английских и американских авторов независимым образом «пришли к выводу, что Антихрист уже пришел в образе Наполеона III и что он уже заключил союз с евреями!»

Правда, в самой Великобритании периода расцвета «навязчивый страх "еврейского завоевания" был несовместим с блистательной уверенностью подданных королевы Виктории, хозяев морей и мировой торговли». Тем более что «британские евреи никогда не проявляли со своей стороны никаких поползновений связать свои интересы с "левыми" или "трудящимися классами"»: пока у англичан не было опасений за свое доминирование, не повышался и градус антисемитизма. Да и в художественной литературе еврей был всего только мерзким, как диккенсовский Фейджин, или трусливым, как вальтер-скоттовский Айзек, но не агрессивным.

Правда, когда Дизраэли начал открыто упрекать христиан в том, что они, получив свою религию из рук евреев, не испытывают к ним никакой благодарности, «Карлейль возмущался его "еврейской болтовней" и задавал вопрос "как долго Джон Буль будет еще позволять этой бессмысленной обезьяне плясать у себя на животе?" Он также называл оппонента "проклятым старым евреем, который не стоит своего веса в свином сале"».

Словом, мелочи. Но вот когда Джон Буль почувствовал не просто досаду, но реальный страх…

Уже 23 ноября 1917 года в лондонской The Times можно было прочесть, что «Ленин и многие его соратники являются авантюристами немецко-еврейской крови на службе у немцев». И далее любые антисемитские фальшивки немедленно перепечатывались в солидной английской и американской печати, обретая недоступную им прежде респектабельность.

Начало, впрочем, юдофобской волне положила куда менее страшная, в сущности, пустяковая угроза. Немецкий банкир-еврей Эрнст Кассель, любимец беззаботного Эдуарда VII, в 1907 году вступил в контакты с придворным евреем Вильгельма II Альбертом Баллином, вследствие чего могла возникнуть некая линия срочной связи, оставляющая в стороне оба двора и дипломатический корпус. И потому, когда Кассель после младотурецкой революции был приглашен в Константинополь для реорганизации османской финансовой системы, в английской печати разыгралась кампания, приписывающая турецкую революцию «иудео-сионистскому заговору, по мнению The Times, или иудео-масонскому заговору, по мнению The Morning Post… В 1918 году британский посол в Вашингтоне сэр Сесил-Райс распространял эту информацию как совершенно достоверную и сравнивал в этом отношении Октябрьскую революцию с младотурецкой».