Застывшее эхо

Капля пятая. У Пушкина в «Станционном смотрителе» герой целуется с несовершеннолетней Авдотьей Выриной, – чем не пропаганда педофилии, издевается над российскими законодателями Шендерович. И приводит из Пушкина много чего другого. С подлинным верного. Но если мы решим отменить все законы, под которые подпадают слова и действия Пушкина, то прежде всего не только придется признать законным употребление слова «жид», но и научиться снисходительно относиться к погромам: «В походе, например, придешь в местечко – чем прикажешь заняться? Ведь не все же бить жидов. Поневоле пойдешь в трактир и станешь играть на биллиарде». Нам придется также видеть в евреях пресловутую пятую колонну: «Я и принял его за жида, и неразлучные понятия жида и шпиона произвели во мне обыкновенное действие».

Этого ли желал бы Шендерович? А презрение Пушкина к парламентаризму и свободе слова? «Я не ропщу о том, что отказали боги // Мне в сладкой участи оспоривать налоги // Или мешать царям друг с другом воевать; // И мало горя мне, свободно ли печать // Морочит олухов, иль чуткая цензура // В журнальных замыслах стесняет балагура». Или: «С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую – подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort)… Такова картина Американских штатов, недавно выставленная перед нами…» – нет, кончаю, страшно перечесть.

Еще одна песня еврейского гостя – беседа с главой Ваада Украины Иосифом Зисельсом, обрамляющая его фото на майдане в соседстве с Яценюком и звездно-полосатым флагом (Ваад, если кто не знает, – ассоциация еврейских организаций и общин). Интервьюер Михаил Гольд задает более чем разумный вопрос: «Кстати, именно тем, что евреи всегда "в каждой бочке затычка" и постоянно лезут в "нееврейское" дело, стремясь осчастливить другие народы, сторонники "позитивного нейтралитета" и мотивируют свою аморфную позицию. Мол, хватит нам евреев-революционеров, из-за которых весь народ огребает по полной».

Капля яда все равно подпущена: аморфную позицию… На самом деле эта позиция не только рациональная, но и единственно достойная – не примазываться, не шестерить ради тех, кому ты в лучшем случае безразличен. И реб Иосиф возвращает подачу сторицей: «В XIX веке по Европе прокатилась волна буржуазно-демократических и национально освободительных революций. И во всех евреи принимали участие. Кто из них за это поплатился?» Из них-то, может, и никто, поплатились другие шесть миллионов. Ради возможности помелькать рядом с настоящими лидерами реб Иосиф не желает видеть очевиднейшей правды. «Как была связана активность евреев в социал-демократическом движении с петлюровскими погромами? Никак». Но с чего же тогда начались погромы? Просто бандиты начали убивать наиболее беззащитных. Но почему же они тогда не стали убивать, скажем, обитателей сиротских домов, те были еще более беззащитны? И вообще бандиты убивают не ради удовольствия, но ради грабежа, а есть куча примеров, когда банды вырезали целые местечки, не тронув их имущества, – впрочем, все это шановный пан Зисельс наверняка знает не хуже моего, а отрицает потому, что так ему выгодно: как же можно отказаться от иллюзии, что и ты творишь историю, и мы пахали! «Проблема не в поддержке той или иной власти, но в цивилизационном выборе» – как будто наше место в той или иной цивилизации зависит от нас, а не от ее хозяев: чем дольше ты будешь царапаться у них под дверью, тем больше они будут тебя презирать.