Затон

Обычно равнодушная ко всякого рода побрякушкам, сейчас Анна была восхищена этой неземной красотой и польщена столь зримым знаком внимания и расположения к ее персоне. Сердце ее заколотилось в бешеном ритме, она часто и взволнованно задышала, отчего ожерелье, как одухотворенное существо, задвигалось вместе с ее грудью, еще больше пленяя и зачаровывая ее.

Ах, – только и сумела вымолвить она.

В зеркало не желаете глянуть-с? Оно позади вас. – Довольный произведенным эффектом Леймон сиял, как начищенный самовар.

Анна поднялась и бесшабашно закружилась перед зеркалом. На ней было не только новое платье, но и волосы ее, наскоро расчесанные перед выходом из гостиничного номера, были уложены в замысловатую, причудливо-многодельную прическу. А уж изумруды, изумруды… Они так шли к ее глазам… Она почувствовала себя самой красивой женщиной в мире!

Вы просто волшебник! – восхитилась Анна, но чтобы австралийский физик и нобелевский лауреат, живущий ныне в России, не загордился, решила слегка приправить свою реплику ядом язвительности. – Прямо-таки хиромант какой-то.

Но Леймон ничуть не понял ее язвительного тона и отнесся к сказанному вполне серьезно.

Да, я и хиромант замечательный. – Без тени улыбки заявил он. – Вот дайте-ка вашу руку. – Она снова уселась за стол и протянула ему руку ладонью вверх. Он осторожно взял ее за безымянный пальчик двумя пальцами левой руки, а указательным пальцем правой принялся водить над ее ладонью, следуя линиям судьбы. Губы его что-то беззвучно шептали, он закрыл глаза и, откинувшись на спинку стула, запрокинул голову назад. Так продолжалось минуты две-три, после чего Леймон выпустил ее руку и, открыв глаза, самодовольно улыбнулся. – Итак… Я готов, но… Перед тем как начать, я предлагаю выпить за вас! – Анна кивнула головой в знак согласия, и Леймон наполнил кубки до краев тягучим, сладким красным вином. – Это вино вместе с другими запасами продовольствия было послано из Сицилии в Египет, Цезарю, когда он героически сражался в Александрии. Флот противников перехватил транспорт, идущий к Цезарю, и несколько трирем были потоплены. Это вино с одной из них. Представляете, многоуважаемая Анна? Этому вину больше двух тысяч лет!

Ах, как замечательно, как красиво вы врете, – с восхищением прошептала Анна и поднесла кубок к губам.

За вас! – вновь воскликнул физик и хиромант и в один присест осушил без малого литровый кубок.

Она сделала пару глотков и собиралась поставить кубок на стол, но Леймон возмущенно запротестовал:

Нет, нет, так нельзя… Иначе ничего не получится. Предсказания будут неточны. До дна-с!

«Ну и черт с тобой, – весело решила Анна, смакуя божественный напиток. – Если напьюсь – тебе же и придется тащить меня в гостиницу».

Леймон зажег четвертую свечу и по мере того как, треща и стреляясь, она разгоралась, окружавшие их со всех сторон люди и предметы исчезали, как бы размываясь и растворяясь в воздухе. Через несколько секунд они остались на веранде в одиночестве. Анну уже ничто не удивляло, она с нетерпением ждала предсказания своей судьбы.

Он вновь взял ее за пальчик и, глядя на ладонь, заговорил:

В недавнем прошлом вы пережили глубочайшее разочарование. Человек, с которым вы хотели связать свою судьбу, оказался недостоин вас. И вас это глубоко ранило. В самое сердце…

Анна закусила нижнюю губу.

Я любила его. Но… Довольно. Я не желаю больше слышать об этом. Ни одного слова. Давайте о будущем, о том, что ждет меня впереди.

Слушаю и повинуюсь… – Его медовый баритон стал еще слаще, еще проникновеннее, спеленав ее с головы до ног негой обертонов. – Впереди у вас богатство, слава, власть…

И любовь? – попыталась продолжить за него Анна.

Леймон засмеялся.

Зачем вам любовь, Анна? Эта химера, манящая миллионы простых женщин? Гримаса боли и страдания – вот ее истинное лицо. Вы же достойны истинно высоких чувств, чувств без малейшей примеси лжи и лицемерия.

Каких же? – Отдернув руку, она попыталась быть по-прежнему язвительной и независимой, но это у нее плохо получилось.

Обожания, моя королева, обожания… Обожания ничем не мотивированного и не обусловленного, обожания настолько полного и всеобъемлющего, что оно само по себе становится смыслом и доминантой… Обожания, становящегося наивысшим и изощреннейшим наслаждением для души и тела… Обожания, как овеществления власти.

Вытянув губы трубочкой, Леймон дунул, и разнообразная посуда, громоздившаяся на столе, вмиг исчезла. Он шевельнул пальцами, и скатерть, покрывавшая стол, поднялась в воздух, свилась в трубочку и, раскатываясь наподобие ковровой дорожки, унеслась в темноту, туда, где шумел океанский прибой, туда, где зазывно мерцали звезды.

Прошу вас. – Леймон протянул ей руку.

Где-то там, далеко, в пыльных закоулках сознания кто-то истошно вопил, предостерегая ее, но Анна лишь встряхнула головой, как норовистая молодая кобылица, и далекий голос исчез, потонув в торжественном звоне фанфар.

Царственным жестом она протянула руку Леймону, и он с величайшим почтением прикоснулся к ее пальцам.