Затонувший ковчег

На исходе девятого дня путники подошли к полуразрушенному "Сорок второму". Среди высокой травы осталось несколько домов, смотревшихся сиротливо и печально, как только может смотреться покинутое людьми жилье. В покосившемся родном доме гулял свежий майский ветер. Ему вторили тонко дребезжавшие стекла в россохшихся рамах. Маша затопила печь. Дрова долго не хотели загораться, потом задымили так, что пришлось открыть дверь. Вода в застоявшемся колодце оказалась невкусной, и было в избе сырее и неуютнее, чем на улице. Все словно изгоняло и объявляло пришедших нежелательными персонами, не прощая им совершенного некогда бегства. Ели молча, добирая остатки крупы и крошки хлеба,- паломники не ожидали, что их путь к скиту окажется таким долгим и продуктов не хватит. Было зябко, и хотелось поскорее укрыться и лечь спать. На широкой супружеской кровати, где была без малого двадцать лет назад зачата на удивление всему "Сорок второму" Маша, Илья Петрович быстро захрапел и спал без сновидений, но девушке не спалось. Ей было так же странно и тревожно в родной избе, как когда-то в пустом ленинградском доме. Она встала и долго бродила по горнице, зашла на двор, где еще сохранились остатки сена и висели на стене инструменты, спустилась в хлев, открыла ворота и долго смотрела на покинутые избы, улицы, поваленные столбы и ржавые трактора. Хотелось отсюда уйти, но уходить было некуда - последняя надежда рушилась: это единственное место, где она рассчитывала найти свой кров, не было готово ее принять. Она жалела теперь о том, что вернулась сюда,- было тяжело невероятно, словно присутствие на собственных похоронах. С этим тягостным чувством, которое наутро передалось и Илье Петровичу, они встретили новый день, и оба, не сговариваясь, заторопились уйти из поселка. Через два часа пилигримы подошли к скиту. Над крышами домов клубился дымок, раздавался стук топора, сквозь весеннюю дымку Бухара казалась нарисованной, и у Ильи Петровича от счастья, от того, что он дожил до этой минуты, защемило сердце. Дверь отворилась, и показался тощий парень. - Чего вам? - вытаращил он удивленные глаза. - Я привел девушку,- сказал директор. - Вы оттуда? - жадно спросил вратарь.- Что там? - Агония. - Да? - произнес парень потухшим голосом и недоверчиво взглянул на директора.- Обождите тут. Я скажу старцу. Илья Петрович вдруг почувствовал, как колотит его озноб. Он подумал о том, что сейчас откроются ворота этого обетованного места, к которому шел он всю жизнь через уверенность в его ненужности, через сомнения к убеждению, что оно единственное есть тот ковчег, где можно спастись. И странная мысль, что ворота впустят его, закроются и никогда больше он не выйдет, коснулась его души. Захотелось назад - это было мимолетное и малодушное чувство, и оно тотчас же ушло, оставив лишь тень на его душе. Дверь снова отворилась. За оградой стояли старухи в белых платках со свечами и смотрели на девушку. Это вдруг напомнило ей картину детства, обретение мощей, молящие глаза поселковых женщин. Старца не было, и только маленький келарь пристально глядел на Машу. - Сохранила ли ты девство? Илья Петрович испуганно обернулся на свою ученицу. - Чиста ли ты? - повторил эконом.- Отвечай, как перед Богом. - Да,- вымолвила она, покраснев. - Заходи,- сказал Харон, и в его голосе прозвучало что-то похожее на трепет.

Она нерешительно оглянулась. - Ну иди же. Женщины окружили ее, и они пошли в глубь деревни. Илья Петрович шагнул вслед за ними, но келарь преградил ему путь. - О тебе ничего сказано не было. - Как? Ни слова ни говоря, Харон запер ворота, и Илья Петрович остался перед закрытым скитом. Удар был настолько ошеломительным, что он даже в первый момент не подумал о девушке, с которой его разлучили. Потом застучал в ворота. - Что еще? - Я,- сказал Илья Петрович, с трудом сдерживаясь от гнева,- отвечаю за свою ученицу. - Она в твоем догляде больше не нуждается. - Мне было обещано, что вы примете нас обоих. - Ступай,- ответил келарь.- И чем дальше ты отсюда уйдешь, тем будет лучше.