Затонувший мир

Размышляя над возможным применением взрывчатки, — было бы эффектно отметить уход Риггса взрывом одного из затопленных зданий и тем самым перекрыть водный доступ к убежищу, — он оперся локтем о стол, бездумно играя медным трехдюймовым компасом, оставленным для починки. Шкала прибора была чистой и поворачивалась на сто восемьдесят градусов, при этом стрелка упиралась в меловую отметку.

Все еще думая о взрывчатке и необходимости раздобыть детонаторы и бикфордов шнур, Керанс стер меловую отметку, поднял компас и взвесил его в руке. Выйдя из арсенала, он поднялся по лестнице; освобожденная стрелка компаса дрожала. Мимо, по палубе С, прошел матрос, и Керанс быстро спрятал компас в карман.

Представив себе, как одним нажатием рукоятки он перебрасывает Риггса, испытательную станцию и всю базу в далекую лагуну, Керанс заставил себя остановиться у перил. Улыбаясь абсурдности своего замысла, он поразился, как мог дойти до таких фантазий.

Потом он заметил корпус компаса, торчащий из кармана. Некоторое время он задумчиво глядел на прибор.

— Остынь, Керанс, — пробормотал он. — Пока что ты живешь двумя жизнями.

Пять минут спустя, Керанс входил в лазарет, где его ждали более срочные проблемы.

Три человека находились в лазарете из-за тепловых ожогов, но остальная часть палаты на двенадцать коек пустовала. Керанс кивнул санитару, накладывающему пенициллиновые повязки, и прошел к маленькой одиночной палате у правого борта.

Дверь была заперта, но Керанс слышал из-за нее безостановочное тяжелое скрипение койки, сопровождаемое раздраженным бормотанием пациента и ровным голосом доктора Бодкина. Какое-то время Бодкин произносил сдержанный монолог, затем прозвучало несколько возмущенных реплик и воцарилось молчание.

Лейтенант Хардман, старший пилот вертолета (теперь вертолетом управлял его помощник сержант Дейли), был вторым по старшинству офицером в отряде. До последних трех месяцев он был заместителем Риггса и осуществлял командование в отсутствие полковника. Дородный, умный, но, пожалуй, излишне флегматичный человек лет тридцати, он сторонился остальных членов отряда. Будучи натуралистом-любителем, он вел собственные наблюдения изменяющейся фауны и флоры и разрабатывал свою классификацию изменений. В один из редких моментов добродушного настроения он показал эти записи Керансу, но забрал их назад, когда Керанс мягко указал, что его систематизация ошибочна.

Первые два года Хардман являлся прекрасным буфером между Риггсом и Керансом. Большая часть экипажа получала распоряжения, в основном, через лейтенанта, и это, по мнению Керанса, было большой удачей, так как более нетерпимое второе по старшинству лицо в отряде могло бы сделать общую жизнь невыносимой. С легкой руки Хардмана в их небольшом коллективе сложились свободные взаимоотношения, при которых новоприбывший через пять минут становился полноправным членом экипажа, и никто не допытывался, где он был и чем занимался два дня или два года назад. Когда Хардман организовывал баскетбольный матч или регату на лагуне, это не доводилось до абсурда: нежелание кого-либо принять участие в состязании встречалось с вежливым пониманием.

Недавно, однако, в характере Хардмана начали проявляться иные черты. Два месяца назад он пожаловался Керансу на постоянную бессонницу. Нередко из окон Беатрис Дал Керанс далеко за полночь видел в лунном свете лейтенанта, стоявшего у вертолета на крыше базы и глядевшего на тихую лагуну. Затем Хардман, сославшись на малярию, отказался от своих ежедневных полетов. Запершись на неделю в каюте, он погрузился в странное состояние, перечитывая свои давние записи и перебирая пальцами, как слепой, изучающий азбуку Брайля, или переставляя сосуды с чучелами бабочек и гигантских насекомых.

Заболевание было несложно распознать… Керанс узнал симптомы, которые наблюдал у себя самого: ускоренное вступление в «зону перехода» — и поместил лейтенанта в лазарет, попросив Бодкина регулярно навещать его.

Однако, Бодкин отнесся к болезни Хардмана гораздо серьезнее.

Распахнув дверь, Керанс вошел в затемненную палату и остановился в углу у вентилятора, так как Бодкин предостерегающе поднял руку. Жалюзи на окнах были опущены, и, к удивлению Керанса, был выключен кондиционер. Воздух в комнате был ненамного прохладнее наружного — кондиционер же никогда не позволял температуре подниматься выше семидесяти градусов. Но Бодкин не только отключил кондиционер, но и включил небольшой электрический камин… Керанс вспомнил, как Бодкин мастерил этот камин на испытательной станции, закрепляя вокруг зеркала для бритья нить накаливания. Мощностью немногим больше одного киловатта, камин, казалось, посылал невыносимый жар, и через несколько секунд Керанс ощутил, как пот струится по его телу. Бодкин, сидевший в легком металлическом кресле спиной к теплу, был одет в свой белый шерстяной жакет, на котором виднелись две широкие влажные полосы пота, и в тусклом багровом свете Керанс видел, как по его коже скатывались капли, похожие на раскаленный добела свинец.