Зависимость

Я рассказываю Эббе, что всегда ненавидела изменения. Рассказываю о своих переживаниях, когда мы переехали на Хедебюгаде в Вестенде — там я никогда не чувствовала себя как дома. Рассказываю, что в этом похожа на отца. Если мама и Эдвин передвигали мебель, тот всегда возвращал всё обратно. Эббе смеется и гладит мои волосы. Да ты же реакционерка, произносит он, в сущности — я тоже, хотя и радикал. Его нежный низкий голос, словно разматываясь с какой-то катушки, вьется у меня в ухе и оплетает спокойствием и постоянством. Эббе развивает свои теории о том, почему у черных людей темная кожа, а у евреев нос с горбинкой или сколько всего звезд на небе, — бесконечные темы, под которые я часто засыпаю, как ребенок — под монотонную колыбельную. За окном — злой и сложный мир: его нам не пересилить, он хочет смести нас прочь. Полицию немцы расформировали, и Эббе вступил в гражданскую оборону[10]

. Она должна стать своеобразной заменой полиции. Там носят синюю униформу с покатыми плечами, фуражка Эббе велика — он напоминает солдата Швейка, и его разговоры об участии в освободительном движении я не воспринимаю всерьез.

В девять месяцев Хэлле впервые поднимается в детском манеже, тяжело дыша и покрякивая от напряжения. Она стоит покачиваясь, крепко схватившись за прутья, и издает пронзительный возглас радости. Я наклоняюсь, чтобы похвалить и погладить ее, как вдруг неожиданно мой рот наполняется жидкостью — нужно скорее бежать, чтобы меня стошнило. Я убеждаю себя, что наверняка что-нибудь не то съела, и от страха перед беременностью у меня подкашиваются ноги… Если я беременна, отношения между мной и Эббе будут полностью разрушены.

* * *