Зависть кукушки

Его опасения подтверждались. Скоро Маша сказала, что ей для подготовки в институт наняли репетиторов. Значит, заниматься вместе они больше не будут. Репетиторы были платными, и Петр не мог пользоваться их услугами «на халяву». И он перестал бегать к Лавровым. Еще через некоторое время Маша сказала, что у нее портится зрение, она хочет пересесть поближе к доске и уже договорилась с Риткой Борщовой поменяться местами.

Петр тогда ничего не сказал, только скрипнул зубами. А что почувствовал – даже вспоминать не хочется…

Тогда же он понял справедливость поговорки, что беда не приходит одна. Потому что пришла еще одна беда, да какая! Заболела мать. Она давно уже недомогала, да у нее все руки до себя не доходили. А когда наконец собралась и прошла обследование, оказалось – онкология. И уже не в первой стадии.

Нужно было срочно оперироваться, но мать вдруг испугалась. Не за себя – за него. А вдруг она умрет и оставит своего мальчика одного, без помощи, почти без денег! Ведь он даже школу еще не окончил! В этом состоянии панического страха она быстро приняла решение: обменять их квартиру на меньшую с доплатой и только потом ложиться на операцию. Если она умрет, у Петра хотя бы будут деньги.

У них была хорошая просторная «двушка» в центре, и на нее мигом нашлись охотники. Уже через месяц они переехали на окраину, в однокомнатную квартиренку на первом этаже «хрущобы» у трамвайного кольца.

Всю «прелесть» новой жизни они ощутили уже в первые дни. В квартире было темно, солнце заглядывало в окна лишь ненадолго перед закатом. Прямо под окнами с раннего утра и до ночи дребезжали трамваи. Телевизор смотреть было невозможно – когда проходил трамвай, изображение на экране рябило и тряслось. За стенкой по вечерам звучал пьяный мат вперемешку с женским плачем – сосед Костян, грузчик из ближайшего гастронома, психопат-алкоголик, «воспитывал» жену.

В школу теперь приходилось ездить через весь город, толкаться в троллейбусе. Возвращаясь, он всегда видел у соседнего подъезда группу парней, примерно своих ровесников. Они галдели, гоготали и матерились вокруг трехлитрового бидона с пивом. Асфальтовый пятачок вокруг них был заплеван и засыпан окурками. Когда Петр приближался, они опасно замолкали. Он проходил мимо, и вслед раздавался издевательский гогот.

В это тяжелое время он чувствовал, что ненавидит все и всех вокруг – темную чужую квартиру, из которой никак не выветривался чужой запах, трамваи, утреннюю толкотню в троллейбусах, кодлу у соседнего подъезда, мерзавца Костяна. Тихая ненависть кипела в нем, и ему хотелось на кого-нибудь ее излить, тогда бы ему стало легче. И в очередной раз проходя мимо пивной компании и услышав позади глумливое ржание, он остановился, развернулся и в упор уставился на них.

Он был один, а их много, но они, видимо, почувствовали в нем эту кипящую ненависть и испугались, не приняли вызова, заюлили глазами, отступили. Он повернулся и пошел дальше.

– Парень, чё, может, пива? – растерянно окликнул кто-то сзади. Он не оглянулся.

Часть ненависти он все-таки выплеснул. На Костяна. Подстерег его вечером в подъезде и прижал под лестницей к стене, перекрыв кислород, уперся локтем в кадык. Он объяснил, какие именно анатомические образования он оторвет Костяну и заставит их съесть без соли, если вопли за стеной повторятся.

Мужичонка был плюгавый, много ниже рослого Петра, он тоже чувствовал волну ненависти, исходящую от нового соседа, поэтому брыкаться не стал, убежал домой на полусогнутых. «Концерты» за стенкой прекратились, но много позже Петр узнал, что Костян продолжал бить жену, только теперь прижимал ее лицом к подушке.

В школе он отсиживал уроки, так и не перекинувшись ни словом с тихой Риткой Борщовой, и быстро уходил. На все больше расцветавшую Машку он старался не смотреть. И никак не мог себя заставить слушать и понимать, что там говорят учителя.

Спал он теперь на кухне, на диванчике и по ночам слышал, как плачет мать. Он вставал и шел к ней, садился на край кровати.

– Петенька, что я наделала, – плакала мать. – Как ты будешь здесь жить!

– Нормально, нормально мы будем жить, – делая ударение на «мы», уверял он. – Здесь и воздух чище, и тишина… И деньги у нас теперь есть. Вот прооперируют тебя, поправишься, и на море можно будет поехать. Ты вон сто лет не отдыхала, может, потому и заболела.

– Нельзя мне на море, – вздыхала мать.

– Мы на прохладное море поедем, на Рижское взморье, – убеждал он ее и рассказывал о Риге, о старом городе, Домском соборе с органом, забавных памятниках и уютных кафешках. Все это он слышал у Лавровых и сейчас старательно вспоминал и пересказывал матери, чувствуя, как она успокаивается и затихает.

Мать прооперировали, она выжила и начала потихоньку выздоравливать. Вот когда понадобились деньги на рыночное мясо и творог, на фрукты и овощи.

Петр научился всему – варить бульон, готовить котлеты на пару, выжимать соки. Под Новый год он привез мать домой и сумел сам приготовить стол, нарядить елку, и они с матерью посидели за столом, чокаясь газировкой.