Зависть кукушки

Вдруг что-то изменилось в комнате, как будто прошел какой-то ветерок, и по другую сторону бабкиного тела на колени опустился крупный мужчина с седоватым ежиком, в синей форме. Сильные мужские руки легли рядом с моими. Я поняла – приехали врачи «Скорой помощи».

– Отползай, – скомандовал мне мужчина, и я отползла. Отползла буквально, потому что не смогла подняться на ноги. Я так и осталась сидеть на ковре, обессиленно наблюдая за происходящим. Мужчина, отогнавший меня, продолжал мою работу. Другой, помоложе, тянул провода от приборов, искал розетки. Девушка в форме ловко пристраивала к бабкиному лицу кислородную маску, цепляла к телу присоски от кардиографа.

Прибор монотонно запищал, из него поползла бумажная лента, на которой самописец чертил прямую линию.

– Готовь дефибриллятор, – скомандовал старший.

– Готов давно, – лаконично отозвался второй. – Цацку у нее с шеи убери.

Могучими руками старший одним движением разорвал тонкую цепочку, поискал глазами по сторонам и кинул медальон мне. Я машинально поймала.

– Давай! – скомандовал старший, и я зажмурила глаза. Сейчас старуху будут бить током, пытаясь завести молчащее сердце, я не хотела на это смотреть…

Я слышала отрывистые команды, глухие удары, стрекотание прибора. Раз, другой, третий! И вдруг писк кардиографа стал прерывистым. Я открыла глаза – самописец выписывал на ленте характерные пики сердечного ритма.

– Пошло, – сказал старший, и вздох облегчения явственно пролетел по комнате.

– Забираем, – старший врач поднялся на ноги, устало потирая поясницу. – Аля, носилки!

Девушка, так и не произнесшая ни слова, кивнула и ушла. Мужчина помоложе сматывал провода.

Я тоже поднялась на непослушные ноги и побрела восвояси. Домочадцы, толпящиеся в дверях гостиной, молча расступились передо мной. Я запомнила испуганные глаза кузины Леры и трясущиеся губы бабкиной подруги Серафимы. Дойдя до прихожей, я стащила с вешалки свою куртку и начала одеваться.

Я долго не могла попасть руками в рукава куртки, долго возилась с молнией, долго ловила трясущимися пальцами скользкие кнопки. Потом я никак не могла вспомнить, куда я положила свою сумку и долго шарила глазами по прихожей, пока не обнаружила ее у себя под носом, лежащую на обувной тумбочке. Мимо меня провезли носилки. Нина Владимировна, закутанная в одеяло, лежала с закрытыми глазами, но лицо ее уже не было мертвым. Идущий следом мужчина с седоватым ежиком подмигнул мне и сказал:

– Молодца!..

Я надвинула шапку до бровей и вышла из дома Лавровых, понимая, что уже никогда не вернусь сюда. Носилки закатывали в лифт, туда же, торопливо натягивая на ходу пальто, заскочил Сева Князев, Серафимин внук и бабкин секретарь. Я дошла до лестницы и, цепляясь за перила, побрела вниз.

Домой я добралась «на автопилоте». Как я ждала автобуса, как ехала – совершенно не помню. Кажется, в голове моей не было ни одной мысли. Только когда я вышла на своей остановке и пошла к дому, сознание мое немного прояснилось, и все произошедшее в доме Лавровых вновь встало перед глазами, и мне очень захотелось лечь в первый попавшийся сугроб и больше не вставать.

Поднявшись на свой этаж, я, не заходя домой, позвонила в квартиру Ковалей. Дверь мне открыл Эдька, одетый в свою любимую «олимпийку». Эдька таскает ее уже сто лет и сражается как лев, когда тети-Женя хочет выбросить ее на помойку. Поверх «олимпийки» Эдька был обмотан тети-Жениной шалью, нос у него был красным и распухшим, а глаза воспаленными.

– Диво дибе? – насморочно протрубил он. – Бадиди дет!

– Я не к матери, я к тебе, – сказала я и заплакала. – Эдя, у меня беда.

Эдька отступил внутрь квартиры.

– Бдагади. Пдедупдеждаю, у бедя гдипп.

– Хоть чума, – мрачно сказала я, разматывая шарф. – Мне все равно.

Пока я снимала куртку и сапоги, Эдька ушел на кухню и крикнул мне оттуда:

– Диди зуда!

В уютной тети-Жениной кухне ярко горел свет, на плите закипал чайник, а на столе стояла полулитровая Эдькина кружка с чайным пакетиком внутри и банка малинового варенья. Загрипповавший Эдька собирался побаловаться целебным чайком, а я обломала ему кайф. Эдька достал из посудного шкафчика вторую чашку и кивнул на кухонный диванчик:

– Дадись!

– Эдя, – всхлипывая, сказала я, глядя в Эдькины гриппозные глаза. – Сережку арестовали по подозрению в убийстве, а я чуть не убила его бабку!

– Чего-о?! – совершенно нормальным, человеческим голосом завопил Эдька, и сам удивился. – Во жесть, даже нос прошибло! Давай, рассказывай нормально, без соплей.

Всхлипывая и сморкаясь, я рассказала Эдьке все, что случилось вчера и сегодня. Он слушал, сопел, а когда я замолчала, схватился за телефон.

– Милочка Львовна, целую ручки, – заворковал он в трубку, пошмыгивая носом. – Эдик беспокоит. Наши сегодня забрали бабульку из адреса… – он вопросительно глянул на меня, и я сказала адрес Лавровых, а Эдька его повторил. – Не скажете, куда ее отвезли?.. Друга моего родственница… Ага, понял. Целую миллиард раз! – Он отключился, постучал себя телефоном по лбу, пробормотав: – Так, кто у нас в кардиоцентре? – и снова набрал номер.