Заводской район

На конвейерах шла заливка. Вместе с формами плыли фигуры в брезентовых робах. Работает сейчас почти одна молодежь, парни из армии. Он стал литейщиком в шестнадцать лет. Слово «литейщик» тогда звучало иначе. Тогда работали мастера, «зубры», хранители древних секретов ремесла. Качество стали определяли собственной слюной, шипящей на всплеске металла,— вот и вся лаборатория. Не каждый подручный мог стать сталеваром. Важник и сегодня умеет взмахом голой ладони перебить струю чугуна и не обжечься. Нынеш­ние такого и не видели. Работает молодежь. В земледелке стоят ав­томаты. Ладно, сейчас всюду в земледелках автоматы, а вот стержне­вой автомат по горячим ящикам прижился только у него одного на всем заводе. И он может этим гордиться. Он не стал выискивать не­достатки и недоделки у автомата, не пытался его похоронить, а не пожалел денег, закрепил лучшего электрика и слесаря шестого раз­ряда — и вот работает автомат...

В феврале приезжали немцы. Он волновался, боялся показывать им цех. А они увидели «28Б7» у Брагиной, увидели горячие ящики и — «зер гут»!

У табельной цеховой художник кнопками прикреплял к фанер­ному щиту «Комсомольского прожектора» большой лист ватмана. Крокодил вилами гнал прочь небритого человека, на пиджаке челове­ка было написано: Дергун В. К. Этого Дергуна вчерашним приказом Бажник перевел на нижеоплачиваемую работу за прогул. Он остано­вился, прочитал стихи под карикатурой:

В термообрубном отделении

Обрубщик Дергун

Весьма знаменит

Своим плохим поведением.

К труду не проявляет внимания,

Делает прогулы и опоздания.

Он нарушения делает исправно

И, хотя работает в цехе недавно,

Заслужил большого внимания,

Два раза получил взыскания.

И Дергун вполне заслужил

Укол крокодиловых вил.

Рядом стоял Костя Климович.

— Ты, что ли, сочинил? — спросил Важник.— Забористо.

Костя пожал плечами и отошел. Важник не заметил его обиды.

«Молодцы, ребята»,— подумал он, мысленно уже прощаясь со всеми.

Массивная, седая, по-домашнему уютная Зинаида Антоновна встретила его в приемной:

— Вас разыскивают.

— Зинаида Антоновна, зарегистрируйте заявление.

Она округлила глаза — так он и поверил, будто ее можно хоть чем-нибудь удивить,— по-матерински укоризненно покачала головой. Затарахтел негромкий звонок, и она сняла трубку:

— Он здесь, Петр Григорьевич, идет.

— Сначала зарегистрируйте.

— Идите, голубчик, успеете,— ласково сказала Зинаида Антонов­на, но он уже уловил — или это показалось ему — нотки, которые в широком диапазоне опытной секретарши предназначались для про­сителей.

И в самом деле, зачем торопиться? Он открыл обитую черной ко­жей дверь кабинета, за ней через порог — вторую такую же.

Совещание уже началось. Грачев кивнул Важнику из-за огром­ного своего стола: садись.

Отчитывался начальник сборочного. Отставание было в восемь машин. Грачев кричал, начальник цеха сборки, стараясь скрыть дрожь толстых пальцев, усиленно прижимал ими к столу тонень­кий листок сводки.

— Сделаем, Петр Григорьевич, сделаем...

— Чугунолитейный должен дать в этом месяце шесть тысяч тонн.

Важник сказал:

— Сборке нужна мелочь. На мелочи я не наберу шесть тысяч тонн.

— Будут шесть тысяч? — В голосе Грачева слышалось предуп­реждение, но Важник упрямо его не замечал.

— Если не будет номенклатуры. Я сделаю шесть тысяч, но сбор­ка моторов станет.

К чему все это? Он уже объяснял: план в тоннах можно вытя­нуть тяжеловесным литьем, которое заводу сейчас не нужно. Если же делать мелочь, план в тоннах не получится. Но можно же умень­шить план, тоннаж нагнать к концу года, когда будет лучше с людьми!

— Я вам приказываю дать шесть тысяч тонн.

— Не могу, Петр Григорьевич.— Важник нащупал в кармане ак­куратно сложенную бумагу.

— Я при-ка-зываю.

Важник молча положил на стол заявление. Грачев взорвался. За­хлебнулся, застучал по столу кулаком:

— Улизнуть хочешь? Развалил цех и сматываешься? — Он ском­кал и швырнул заявление на пол.— Не получится! Я увольняю вас, Важник, как не справившегося с работой! По статье сорок семь «в»!

Важник оглядел всех. Головы опущены. Он нагнулся, поднял за­явление и, разгибаясь, почувствовал резкий, знакомый укол в пояс­ницу. Молча вышел, прислушиваясь к своей пояснице. Где эта Зинаида? Он оставил заявление на столе. Сорок семь «в»... Погодите, Петр Григорьевич, не торопитесь, есть еще партком. Спустился с лест­ницы, с широкого крыльца заводоуправления. Наверное, споткнулся о торчащий из асфальта стержень (всегда он на него натыкается): дикая, оглушающая боль перехватила дыхание. Постояв минуту, он осторожно пошел к поселку.

Дома он лег на кровать поверх одеяла, боялся пошевелиться, щелкая время от времени выключателем электрогрелки, считал се­кунды, десятки, сотни секунд, ожидая «скорой помощи» и спаситель­ных уколов новокаина. Потом считал, сбиваясь, секунды и минуты, пока уйдет боль. Из столовой и кухни слышались тихие голоса Нины и младшего сына. Нина чувствовала тревогу, понимала — что-то слу­чилось, и ждала, когда он скажет.

— Ухожу с завода, Нина,— сказал он.

— Что? — Она не расслышала, но повторять ему не хотелось.