Завсегдатай

Оставленный назойливыми тетушками, он пробирается к тому месту, где сидит Майра (мужчины и женщины сидят отдельно, мужчины в верхнем дворе под шатром, женщины в нижнем, между ними палисадник в ярких цветах). В дерзком шутовстве незаметно топчет палисадник, прохладный и благоухающий, идет, еще не увиденный гостями, не осужденный, не осмеянный, видя множество раз лицо отца, странно, только его лицо, — возле кухни, среди музыкантов, проверяющих смычки, у кувшина с маслом, среди гостей в верхнем дворе, — и понимает, что отец не справляется с навязанным ему ритмом свадьбы, что, такой энергичный на службе, он не выдержит здесь, в свадебной суете, поссорится с братом, прокричит в истерике что-нибудь осуждающее Алишо. Но пока этого не случилось, Алишо должен показать отцу, на что он способен, а способен он на очень большую глупость — здесь, в кругу благопристойной свадьбы, спуститься через палисадник в нижний двор к женщинам, они зашепчутся осуждающе, тетушки ахнут, но он возьмет Майру за руку и пригласит ее за ворота дома… Уже смотрят, надо придать своему лицу выражение цинизма и веселости; но тут, чтобы спасти атмосферу тихого веселья свадьбы, человек, с которым Алишо пил, обнимает его, дает ему понюхать какой-то цветок — он тоже пьян, но удивительно трезво следит за каждым движением Алишо, шепчет: «Как вы хорошо пьете, пить с вами одно наслаждение, не надо никаких больше удовольствий простому человеку» — и, продолжая обнимать Алишо, пытается внушить гостям, что они заранее задумали некий такой братский номер в палисаднике, Алишо побродил немного с комическим видом, чтобы развеселить гостей, а теперь он спустился к приятелю.

«Идите за ворота, приятель, я скажу, чтобы она вышла», — шепчет этот душевный селянин, спасший и свадьбу и устроивший все так ловко для Алишо.

Выведенный к воротам, Алишо стоит и волнуется, думая, что ему теперь сказать Майре, слышит, как отец говорит: «Ты много выпил, пройдись». — «Да», — кивает он, довольный тем, что обманул отца притворством, и дерзко смотрит на него, давая понять, что это еще не все, он сделает нечто более непристойное. Отец усмехается и уходит. «К кувшину, музыкантам, кухне», — шепчет, улыбаясь ему вслед, Алишо.

Когда Майра вышла, Алишо порадовала простота и такая неестественная для него легкость, с которой они что-то сказали друг другу, засмеялись и пошли в сторону рощицы — тут Алишо совсем стало хорошо, и он взял Майру за руку. Невольно отметил про себя, что это другая рука, теплая и мягкая и совсем уютная, не такая нервная и ускользающая, как у Норы. Вот если бы она сейчас, не дойдя до рощицы, ушла от него и он никогда больше не увидел бы ее, то забыл бы вскоре об этом их прикосновении, ибо вдруг ощутил тоску и горечь, вспомнив ощущение от рук Норы как глубоко затаенное, оберегаемое…

Он растерянно остановился, чтобы справиться с тем, что вдруг стало мешать его смелости и дерзости. Майра заметила это, удивилась, чувствуя, как ослабевает его рука, и подумала, что должно быть, он женат или влюблен и это вдруг вспомнилось ему и устыдило его.

Алишо потянулся к Майре, чтобы поцеловать, и было что-то в этом его порыве такое детское и торжественное, что Майра невольно рассмеялась, спрятала свои губы, прижавшись к его груди, но он поцеловал ее волосы. «Странно, все на свадьбе», — прошептал он от смущения, и сказанное им просто так, чтобы не выдать своего смущения, тоже показалось Майре по-детски трогательным и беззащитным. И весь его облик, такого растерянного и неумелого, с нерастраченными чувствами, вдруг испугал ее, и Майра, боясь своей слабости, своей невозможности устоять перед его чистотой, потянула его на дорогу, к свету, и с этой минуты они все время куда-то бежали, смеясь, по мосту через речку, по правому низкому берегу, возле стогов сена и даже забежали ненадолго на Станцию, в переднюю пустую комнату, а когда потом уходили, дежурная узнала Майру и окликнула ее в окно.

Увлеченный этой радостной игрой, этим похожим на исступление странным состоянием, в котором Алишо еще никогда не был, он ничего не ощутил от первого своего поцелуя, на стогу сена, куда взобрались они и сели, задыхаясь от бега, и поцелуй получился так естественно, как продолжение их игр. Они потянулись друг к другу, обнялись, а потом, как бы не поняв, что случилось, скатились по сену на дорогу и снова бежали куда-то, смеясь и прыгая, не желая ни о чем говорить и спрашивать более того, о чем уже успели спросить, тоже легко и непринужденно; как заученные заранее диалоги в их игре: «Ты женат?» — «Нет». — «А любишь?» — «Нет… А ты любишь?» — «Нет». — «А ты замужем?» — «Нет». — «А агроном с лошадью?»— «Узнал, значит». — «Да». — «А что узнал?» — «Что ты не открываешь дверь». — «О чем ты еще хочешь узнать, чтобы быть довольным?» — «Ни о чем… Давай еще поцелуемся». — «Нет, я так не люблю». — «А меня ты пустишь к себе… когда-нибудь?»