Завтра будет лучше

– Но какой смысл нормальной женщине жить без детей? – вскричала Марджи. – У меня должны быть дети, Фрэнки!

– Да зачем? Почему? Назови мне хоть одну вескую причину. – Ему вспомнились слова матери: – Кроме того, что так ты меня к себе привяжешь.

В ответ Марджи высказала то, чему сама удивилась:

– У нас должны быть дети, потому что больше между нами ничего нет.

Наступило внезапное напряженное молчание, похожее на ту пульсирующую тишину, которая наступает, если оборвать музыкальную ноту, которую до этого слишком долго тянули. Марджи поднесла руку к губам, как будто хотела забрать свои слова обратно. Она принялась отчаянно придумывать, что бы такое сказать, чтобы перечеркнуть уже сказанное. Но никакой такой волшебной фразы ей на ум не приходило. «Благословите меня, отче, ибо я согрешила», – прошептала Марджи невидимому исповеднику. Ей захотелось встать перед Фрэнки на колени и попросить прощения за причиненную боль. Она даже подалась вперед, но в этот момент ребенок в ней пошевелился и у нее возникла глупая мысль, что это может как-то повредить малышу, если она будет коленопреклоненно просить прощения у его отца.

Внезапное легкое шевеление под ее туго натянутой юбкой притянуло к себе взгляд Фрэнки, и он поморщился от жалости. «Ей придется мучиться, придется подвергнуть себя опасности, – подумалось ему. – Почему же она так борется за это, как за какую-то великую привилегию?» Достав из шкафа пальто и шляпу, он тихо произнес:

– Наконец-то, Марджи, ты высказала то, что у тебя на уме.

С детства знакомая с унылым ритуалом семейной ссоры, Марджи не ответила. Она знала: злые слова, как ступеньки, следуют друг за другом. Фрэнки осторожно надел шляпу и медленно застегнул пальто.

– Куда ты? – спросила Марджи, как ее мать из вечера в вечер спрашивала отца.

– Куда-нибудь, – сказал Фрэнки точно так же, как говорил Хенни.

Вечером они, конечно, помирились. Он спокойно и рассудительно объяснил свою точку зрения, умоляя понять. Она заверила его, что понимает. Она и правда понимала. Но понимание, увы, не всегда подразумевает одобрение, согласие или прощение. Марджи подумала, что тот, кто сказал: «Понять все – значит простить все», не знал, о чем говорит. Она со слезами извинилась за свои слова. Между Фрэнки и ею, как она теперь его уверяла, было все, чего только можно пожелать.

После примирения между ними на час воцарилась близость.

Однако ткань их брака была порвана, и, как усердно они ни штопали ее словами понимания и прощения, остался шов, указывающий место разрыва.

Их болезненная ссора оказалась к тому же еще и безосновательной. Фрэнки не пришлось взять на себя отцовские обязанности.

Младенец (это была девочка) родился мертвым.

Глава 34

Марджи досталось лучшее место в палате – у окна. Ее посетители могли стоять рядом. Люди, приходившие к другим пациенткам, стояли только в изножье, потому что по бокам свободного пространства не было. Как только Фрэнки позвонили и сообщили новость, он взял на работе выходной и приехал. Горе стерло с его лица последние следы мальчишества. Другим пяти женщинам (все они разрешились от бремени благополучно) любопытно было понаблюдать, как несостоявшийся отец переживает свое несчастье. Смущенный их жалостливыми взглядами, Фрэнки наклонился к уху Марджи, чтобы поговорить с ней шепотом, но задел спиной подоконник. Тогда он стал на колени и опустил подбородок на подушку.

– Мне жаль, Марджи. Страшно жаль.

– Я знаю, Фрэнки. Я знаю.

– Передать тебе не могу, как ужасно я себя чувствую.

– Бедный!

– Не держи на меня зла, Марджи.

– С чего бы мне на тебя злиться?

– Я повел себя как мерзавец, когда сказал, что не хочу малыша и все такое. Но ты знаешь.

– Я знаю.

– Я много чего наговорил, но это были только слова. Я бы любил ее без памяти.

– Правда, Фрэнки?

– Ты мне не веришь?

– Конечно, верю.

Она знала, что сейчас он говорит искренне – как, впрочем, и тогда, когда объяснял ей, почему не хочет детей. Он был прав, и она была права. А может, они оба были не правы. Она не знала. Ей не хотелось об этом говорить. Хотелось уснуть, чтобы ненадолго обо всем забыть.

– Поговори со мной, Марджи.

– О чем?

– О чем угодно. Выплесни, что у тебя на душе: как ты себя чувствуешь и все такое.

– Зачем?

– Чего? Но ты же сама всегда любила обо всем поговорить. Болтала даже о том, на что похож воск, который стекает со свечи. А сейчас тебе сказать нечего?

Странно.

– Мне правда нечего сказать, Фрэнки. Целый день я рожала, ты знаешь. Потом я услышала, как доктор сказал: «Тазовое предлежание», а сестра спросила: «Какие щипцы?» Потом мне дали эфир или что-то вроде того. Когда я проснулась, мне сказали, что ребенок родился мертвым. Вот и все.

– Ты заплакала?

– Не помню. В тот момент я опять поворачивала за угол.

– Что? Где? Какие углы?

Она отвернулась.

– Марджи?

Она закрыла глаза.

– Марджи! – крикнул Фрэнки встревоженно.

Она сделала глубокий вдох и содрогнулась. Он поднялся и отряхнул колени механическим движением, привычным тому, кто множество раз преклонял их на церковной скамье, в исповедальне и перед алтарем. Выходя из больницы, Фрэнки сказал медицинской сестре: