Завтра будет поздно

— На фронт, что ли, погонят?

— Говорят, солдат к вам пригнали?

И тут же возмущались:

— Тридцать тысяч мастеровых за ворота выгнать! Что же это такое делается? Жить-то с чего? По меньшей мере сто тысяч голодных ртов прибавится!

— Обнаглели заводчики. Запугать нашего брата хотят, чтоб пикнуть никто не посмел. У них сговор, а мы врозь действуем. Пора кончать с такой жизнью.

— Верно! Мы за этим и пришли к вам, — отвечали путиловцы. — Сегодня за Нарвской заставой будут остановлены все фабрики и заводы. А мало будет — топки на электростанциях загасим, без воды и света оставим хозяев. Пусть попробуют без нашего брата обойтись.

— Дельно! Так и следует. Пошли с нами на «Старый Лесснер».

— На «Нобелевский» сперва.

— На «Эриксон»!

Каждому хотелось увести путиловцев на свой завод. Но тут появился невысокий человек в замасленной куртке и кожаной фуражке. Его, видимо, вызвал усач, куда-то исчезавший на время.

— Спокойней, не горячиться, товарищи! — подняв руку, потребовал пришедший. По манере держаться и говорить чувствовалось, что этот человек привык быть вожаком. — Доверьте стачечному комитету обо всем дотолковаться с путиловцами, а здесь не место решать такие дела…

— Это верно, не сообразили малость.

— Организованность, товарищи, главное оружие рабочего класса…

Пока представитель стачечного комитета говорил, усач мигнул путиловцам, чтобы те потихоньку перешли в соседнюю комнату.

Закрыв за собой дверь, он доверительно сообщил:

— Попало мне за то, что раньше времени шум поднял. Из районного комитета здесь были, вон в той боковой сидели. А теперь придется в другое место пойти.

Он провел их через запасный ход и какие-то захламленные дворы в полутемное подвальное помещение. Там путиловцев поджидали большевики Выборгской стороны.

Расспросив о делах за Нарвской заставой, мужчина, носивший очки в металлической оправе, сказал:

— Первым делом вас к работницам придется послать. Завтра женский день. Пусть увидят, что путиловцы поднялись. Это им смелости прибавит. Кто из вас к текстильщицам пойдет?

— Ну, хоть мы, — согласились котельщики.

— Чудесно. А этих красавцев, — указал он на Васю с Демой, — к «Ландрину» пошлем, а потом на «Новый Айваз». У них и проводница под стать…

Он повернулся к девушке, сидевшей у окна.

— Забирай, Катя, своих.

Кокорев с Рыкуновым не ждали, что их пошлют с девушкой. Но возражать было неловко. Пропустив Катю вперед, они вышли за ней на улицу.

«Опозоримся, — досадуя, думал Дема. — Дядьке очкастому намекнуть бы, что выступать не умеем… Может, выручил бы. А с девчонки какой прок? У самой душа в пятки уйдет». На всякий случай он все же подравнял шаг с девушкой и спросил:

— А что нам на фабрике делать придется?

— Как что? — удивилась она. — Я вызову Самсонову, она работниц соберет, а вы речь скажете…

Услышав слово «речь», Дема даже присвистнул:

— Вот так раз! Какую такую речь?

— Самую простую, какая выйдет.

— А если собьемся или еще что?

— Не беда. Там все свои будут. Да и товарищ подскажет.

— Нет, уж пусть тогда он первым. Вася и книги читает, и язык у него подвешен…

— Что-то я не заметила, — покосившись в сторону молчавшего, сумрачно шагавшего Кокорева, засмеялась девушка. — По-моему, ваш Вася язык проглотил.

— Не горазды мы говорить, — заступился за товарища Дема. — Если бы кувалдой или кулаком — это пожалуйста. А речам не обучены. Вам-то, конечно, привычней… да и полегче женщине с женщинами. Может, выскажетесь за нас, а? Мы вам все растолкуем.

— Ну как я могу за вас? Я ведь тоже никогда речей не произносила.

Дема предложил вернуться к котельщикам и прихватить еще кого-нибудь, но Вася буркнул:

— Не надо, обойдемся без них.

Вскоре друзья почувствовали сладковатый запах конфет, распространявшийся по всей улице из окон высокого фабричного здания.

— Вот и «Ландрин», — сказала Катя. — Вы постойте здесь…

Она прошла вперед и скрылась в проходной.

— Ох, и оскандалимся же мы сейчас! — сказал Дема, с опаской поглядывая на фабрику. — Выбежит таких, как она, сотни две, а мы с тобой — ни бе, ни ме, ни кукареку.

— Тебе-то чего? Ты, по-моему, уже наловчился болтать. Без запинки всякую чепуху молол.

— Ага-а, завидно стало? Я, брат, сразу ее приметил, — признался Дема. — Вот, думаю, девушка, если б с такой подружиться — пешком бы не поленился сюда ходить.

Катя вернулась минут через двадцать.

— Все устроено, — сказала она. — Нас через проездные ворота пропустят. Они в упаковочной собираются, от каждого цеха по нескольку человек.

Высокие ворота оказались чуть приоткрытыми. В щель сначала проскользнула девушка, за ней бочком протиснулись и путиловцы.

Они прошли мимо сторожа и очутились в длинном складском помещении, где рядами стояли пестро раскрашенные жестяные банки, грудились ящики и пачки оберточной бумаги.

Здесь путиловцев уже поджидали работницы. Небольшая черноглазая женщина с белой косынкой на голове о чем-то пошепталась с Катей и предложила:

— Давайте начнем, а то еще Буркач сюда заглянет… И без шума, — предупредила она. — К нам путиловцы пришли. Зачем — они вам сейчас сами расскажут…

Черноглазая обернулась к парням и жестом пригласила подойти ближе.