Завтра была война. Неопалимая Купина. Суд да дело и другие рассказы о войне и победе

Она замолчала. Конопатов удивленно посмотрел на нее, обождал, не скажет ли чего–нибудь в добавление, осторожно кашлянул:

— Не возражаете, если попробую версию изложить? Во имя торжества справедливости?

Голубова промолчала, будто и не слышала его предложения. Но Егоркина тотчас же бурно закивала Конопатову, и заседатель приободрился.

— Для того чтобы понять, что именно заставило Скулова нажать на спусковой крючок, надо припомнить и то, что предшествовало трагедии, — обстоятельно начал он. — Первое — конечно же, смерть Анны Свиридовны Ефремовой, перевернувшая весь его мир: далее Скулов живет как бы по инерции, что ли, не для себя живет, а во имя ее памяти. Вспомните, он каждый день по два–три раза ходил на ее могилу, каждый день приносил цветы и сидел там часами: в «деле» есть показания работницы кладбища. И второе: за два дня до того проклятого вечера, когда Скулов находился на кладбище, неизвестными лицами была зверски убита его собака. Они методически в течение трех часов кидали в нее камнями, а она никуда не могла скрыться, потому что была привязана: это показала соседка. Три, говорит, часа собака криком кричала.

— А соседка не могла на крыльцо выйти, заорать не могла? — сердито перебила Лида.

— Взрослые, говорит, парни собаку убивали, а соседка одна в доме оказалась, тут не до того, чтоб орать. Когда Скулов вернулся, собака уже не дышала, и так это его потрясло, что он ночевал не дома, а у Митрофанова Григория Степановича, своего друга.

— Подбираетесь к смягчающим обстоятельствам? — понимающе улыбнулась Ирина. — От них до убийства… Не вижу ни связи, ни логики.

Она не принимала участия в разговоре, все время о чем–то напряженно размышляя, и внезапная улыбка ее была отсутствующей и вымученной. Юрий Иванович сбился, налил себе остывшего чая, отхлебнул. Сказал, помолчав:

— Есть и связь, и логика. Скулов три раза в воздух стрелял, это все подтверждают. Значит, трижды — предупреждение, а потом вдруг — в упор. Почему же вдруг?

— Что же, сильное душевное волнение? — деловито осведомилась Егоркина. — Лично я против этой формулировки возражать не буду.

— Волнение — это безусловно, это — само собой. — Конопатов опять прошел к столу, на котором лежали тома «дела» и вещественные доказательства, полистал страницы. — Вот. Допрос свидетеля Самохи Виталия Ивановича. Он показал: «Потом Эдик с забора на участок спрыгнул и стал рвать цветы. Скулов в воздух стреляет, а Эдик рвет себе. А потом крепко выругался, и тут этот Скулов в него выстрелил, а под нами забор подломился, и мы — я и Русаков Денис — вместе с забором прямо на Эдика рухнули…» Так это зафиксировано следователем, а на процессе, если помните, адвокат попросил Самоху уточнить, как именно Вешнев обругал Скулова. Тот сказал, что нецензурно, и тогда старик попросил его написать эту брань на бумажке. Самоха написал, и вы, дорогие женщины, уполномочили меня прочитать эту бумажку вместе с защитой. Я прочитал, адвокат сжег записку, но я ее запомнил.

— Ругань запомнили? — усмехнулась Егоркина.

— Это, Лида, не ругань, это — действие, потому что после этих слов сразу же последовал выстрел. Подчеркиваю: сразу же. Потому что Вешнев грязно обругал Анну Ефремову.

— Вы говорили на процессе, в чей адрес была брань.

— Говорил, но тогда у меня еще никакой версии не существовало. Так, догадки, предположения. А теперь все сложилось, и я твердо убежден, что никакого умышленного убийства не было.

— Как не было? — вскинулась Егоркина. — Ну как же так не было, Ирина Андреевна?

Голубова промолчала.

— Повторяю, убийства не было. Было превышение пределов необходимой обороны.

— Ну, вы даете, — растерянно протянула Лида, глядя при этом на судью.

Ирина Андреевна продолжала молчать. Встала из–за стола, походила по комнате, полистала страницы пухлого «дела».

— Знаете, как это выглядело? — спросил Конопатов, которого настораживало это молчание. — Вешнев спрыгнул на участок, уже вооруженный обрезком трубы, и стал им отгонять Скулова от клумбы. Скулов пятился и палил в воздух, а Вешнев преспокойно рвал и топтал цветы, поскольку был абсолютно уверен, что такие, как этот несчастный Скулов, в людей не стреляют. Скулов и бабахал в воздух и еще бы, наверно, бабахал, если бы Вешнев сам его под руку не подтолкнул.

— Как то есть подтолкнул? — резко спросила Ирина.

— Видно, придется ознакомить. — Юрий Иванович смущенно улыбнулся. — Во имя справедливости.

Он взял листок бумаги, написал фразу, сложил пополам и протянул Ирине Андреевне.

— Ради бога, извините.

Судья, развернув листок, сразу же начала краснеть. Егоркина подскочила, с любопытством заглянула через плечо.

— Гадость какая!

Конопатов взял из рук Голубовой бумажку, порвал на мелкие кусочки и выбросил в корзину. Ирина старательно отводила глаза, и краска еще не сошла с ее щек.