Завтра была война. Неопалимая Купина. Суд да дело и другие рассказы о войне и победе

Ефрейтор Святкин стоял перед строем взвода, понурив голову, а младший лейтенант Суслин говорил речь, горя незаслуженной обидой:

— Я не стану вас наказывать, ефрейтор Святкин. Надеюсь на вашу солдатскую совесть. Только дайте слово мне, вашему командиру, и своим боевым товарищам, что впредь вы никогда не сорвете тактических занятий нашего взвода.

— Я не бу, — растроганно сказал Святкин.

— Что «не бу»? — опешил Игорь. — Что значит «не бу»? Ду! Где ду?

— Я не ду, — всхлипнув, сказал ефрейтор. — Потому я и не бу…

Четыре десятка глоток заржали, словно табун. Гоготали, задыхались, кашляли…

— Командуйте им, чтоб в казарму шли, — посоветовал Гарбузенко. — Намерзлись хлопцы. И жрать им давно пора.

— Командуйте сами, — Суслин вяло махнул рукой и пошел совсем не в ту сторону…

Константин лежал на второй полке купейного вагона, вслушиваясь в стук колес и звуки ночной поездной жизни. Ему не спалось. Состав замедлял ход. Зашипели тормоза, поезд остановился. Громыхнула входная дверь, и в коридоре послышался недовольный голос проводницы:

— Куда я вас дену? Куда? Сказано, мест нет, так все равно лезут и лезут!

— Не волнуйтесь, пожалуйста, — мягко сказал женский голос. — Мне недалеко, я здесь постою, в коридоре. Я не могу не ехать, просто не могу. Я же объясняла вам…

— Объясняла, объясняла, — почему–то очень обиженно проворчала проводница и, видимо, прошла в свое купе, потому что хлопнула дверь.

Поезд тронулся с места. Опять застучали колеса.

Длинный дощатый стол казармы был завален паклей, тряпками, шомполами, манерками с маслом и щелочью. Взвод занимался чисткой оружия.

Суслин ходил за спинами солдат, не вмешиваясь в их ленивый разговор.

— Нетерпеливый ты, Абрек, — ворчал Мятников. — Не дери паклей ствол, не дери. Гладь — пулемет ласку любит. Ты что, девок никогда не гладил, что ли?

— Зачем так о женщинах говоришь? — сердился Кодеридзе. — У меня жена есть, мне обидно, понимаешь.

— Жена? — недоверчиво протянул Мятников. — Ну, ты даешь, Абрек! И ребенка успел сделать?

— Зачем опять обидно говоришь? Спроси: дети есть? Отвечу: есть. Сын есть, понимаешь?

— Сын?.. — поразился сержант. — Ну, извини, не знал. Извини, друг. Сын… Сын — это, брат, здорово! Ты молодец, что сына заимел. По себе знаю. У меня, брат, двое.

— А у меня — девочка, — ласково улыбнулся Хабанеев. — Я ей самое красивое имя нашел. Такое…

— Ты бы лучше пружину нашел, Хабанера, — прервал его Сайко. — Баланду травить вы все мастера, а я вот интересуюсь, где наша пружиночка?

— Должно, уронили, товарищ младший сержант.

— Уронил, так ищи, салага! А то девочка твоя в первом же бою сироткой останется.

Хабанеев покорно полез под стол, где и принялся искать злополучную пружину, недовольно ворча под нос:

— Ходят тут, ходят, а потом удивляются, отчего это оружие не стреляет…

— Вы обо мне, что ли, Хабанеев? — нахмурился Суслин.

— Никак нет, — отозвался из–под стола Хабанеев. — Я о старшем сержанте Гарбузенко, товарищ младший лейтенант. У него сапоги сорок шестого размера: затвор можно унести, не то что пружиночку.

— Кстати, а где Гарбузенко? — спросил Игорь.

— К старшине пошел, — пояснил Мятников, любовно протирая ветошью ствол пулемета. — Мыло канючить.

— Нам же выдавали мыло? — удивился Суслин.

— Тому мылу кто–то уже ноги приделал, — усмехнулся Сайко.

— Тю–тю наше мыльце, — вздохнул под столом Хабанеев. — Теперь газетами мыться будем. Говорят, если взять подшивку за полгода и тереть активно спину, то…

— Что вы там под столом разглагольствуете, Хабанеев? — недовольно спросил Суслин. — Почему вы вообще не вылезаете?

— Я пружину ищу, — объяснил Хабанеев. — Бронебойка без пружины не стреляет. А насчет газет — точно, вы у начхима спросите. Есть у старых подшивок мылящая способность…

— Прекратите глупые остроты! — поняв, что его снова разыгрывают, рассердился Суслин — Лавкин, почему вы пэтээр один чистите? Где ваш первый номер? Святкин где, спрашиваю?

По уши перемазанный маслом Лавкин, в одиночку трудившийся над бронебойкой, обреченно вздохнул:

— Это… Товарищ ефрейтор приказали, чтоб, значит, все блестело, а сами… И замолчал.

— Ну и что же они сами? — нетерпеливо спросил Суслин.

— Сами дрыхнут, — пояснил Мятников — Ну, сачок! На все сто с походом…

Святкин действительно сладко посапывал в самом дальнем углу верхнего яруса нар, и снизу его не было видно.

Суслин взгромоздился на табурет, привстал на носках и лишь тогда обнаружил спавшего ефрейтора.

— Встать! — скомандовал Суслин.

Святкин не шевельнулся, но по его замершему дыханию было ясно, что он прикидывается спящим, соображая, как бы получше выйти из создавшегося положения.

Солдаты перестали чистить оружие, с интересом ожидая начала очередного «спектакля».

— Ефрейтор Святкин, встать! — крикнул Игорь и дернул спящего за ногу.

— Раны… — вдруг простонал Святкин.

— Какие раны? Причем тут раны?

— При мне, — умирающим голосом пояснил ефрейтор. — Болят мои раны. Застудил в период героического отражения танковой атаки. Скрутило.