Завтрашний ветер

«Ой, бабоньки вы, бабоньки! — забормотал он горьким голосом. — Не о себе пекусь, об вас сострадаю… Не зря говорится в писании: лучше псу живому, чем мёртвому льву…»

«Что же, вы нас за собак считаете?» — спросила самая старая работница.

«Не спеши надсмехаться, сестра моя, — сказал косматый и упал вдруг на колени, — о себе помыслить молю, об жизни за гробом…»

«За гробом ничего нету, дядечка!» — сказала Наташка Познанская.

«Откуда знаешь, милая моя пташка? Человек в космос проник, а в чрево земное не удаётся… Землю адские силы трясут. Города содрогаются, стены рушатся. Геенна огненная велика и обширна. Грешникам муки адские уготованы».

«Какие же муки, дядечка?»

«Вечные, пташка, вечные, сёстры мои. И в печах жарких на сковородах великих гореть будете, и в кипятке крутом вариться…»

Тут одна старушка заплакала.

«А как кусать станут чудища, да по кусочку, по малому, и конца–краю мукам этим не будет, потому что умираем‑то мы на веки вечные».

Тут и все они заплакали. И даже Наташка Познанская — вот дурёха! Она бы спросила: он сам откуда знает?

«Бедные мы, бедные, а как вниз головой в серу адову окунать начнут — ни дохнуть, ни выдохнуть! — Косматый вдруг ударился головой об землю и сам зарыдал, как маленький. — И некому пожалеть будет, ведь за гробом ни друга сердечного, ни отца–матери…»

Он прервался, потому что все они плакали. И стало слышно, как пацаны играют на футбольном поле.

Неожиданно косматый поднялся с колен и, утирая слёзы, сказал добрым голосом:

«Не плачьте, бабы, не плачьте! Я мыслю: всё это брехня насчёт ада».

Все замерли, а потом засмеялись.

— Стоп! — сказал Владилен Алексеевич, — Эпизод снят. Попробуем ещё один дубль! Только пусть Николай Сергеевич не колотится так старательно о землю.

Я как будто проснулся. И посмотрел на футбольное поле. Игра шла вовсю. Ребята и не поняли, что режиссёр их обманул — кино снимали по–настоящему…

Оказывается, «дубль» — это когда снимают то же самое ещё один раз.

Снова жужжал киноаппарат, снова косматый пугал работниц адскими муками. И самое удивительное — они снова плакали по–настоящему. И он тоже плакал.

Стало жарко.

«Не плачьте, бабы, не плачьте! Я мыслю: всё это брехня насчёт ада», — сказал косматый.

И снова Владилен Алексеевич сказал:

— Стоп! Плохо. Николай Сергеевич, это гораздо хуже первого дубля. Что с вами?

Киноаппарат перестал стрекотать.

Николай Сергеевич сморщился, потёр рукой живот и поискал глазами, на что бы ему сесть.

— Неужели заметно? — спросил он, опускаясь на землю рядом с работницами. — У меня со вчерашнего вечера, знаете ли, пузо чего‑то тянет.

— Где? — подскочила тётка с папироской.

Я тоже подошёл поближе.

— Да вот. — Николай Сергеевич со злостью потёр с правой стороны живота.

Тётка и режиссёр переглянулись.

— Прежде всего стул, — приказал Владилен Алексеевич, — и зонт!

Через минуту артист сидел на стуле в тени под большим зонтом.

— Аппендицит, — сказал Владилен Алексеевич.

— Этого ещё не хватало! — вырвалось у тётки.

— О чём вы говорите, Полина! Надо немедленно отправить Николая Сергеевича в гостиницу, вызвать «неотложку». Посадите его в мою машину!

— Вот чёрт! — сказал артист, кривясь от боли. — Вот чёрт меня побери!

Его тотчас усадили в синюю «Волгу» с надписью: «Киносъёмочная».

— Парик, парик снимите! — крикнула девушка в белом.

Побежали снимать парик. Шофёр высунулся из кабины и спросил:

— Владилен Алексеевич, вы поедете?

— Пусть поедет Полина Васильевна, — ответил он. — А мы тут ещё поснимаем.

— Так нам без Николая Сергеевича снимать нечего, — удивилась тётка.

— Ну хотя бы несколько крупных планов, — сказал режиссёр. — А вы скорее езжайте.

Тётка тоже залезла в «Волгу», и машина рванула прямо к гостинице.

Режиссёр задумчиво поерошил седой ёжик на голове и повернулся к кинооператору:

— Давайте‑ка, Женя, в самом деле поснимаем крупные планы.

Тут мне стало совсем неинтересно. Они долго снимали лица разных артисток — работниц совхоза.

Я уже давно устал стоять. И есть хотелось не меньше, чем вчера. Я бы давно ушёл, честное слово, да вокруг толпились пацаны–футболисты, и мне было жалко: вдруг я уйду, а тут начнётся что‑нибудь интересное. Они увидят, а я нет.

Солнце стояло уже совсем высоко, когда Владилен Алексеевич наконец прекратил съёмки и велел всем садиться в автобус — ехать домой.

— А мороженое?! — закричала половина футболистов. — Мы выиграли!

Владилен Алексеевич потёр переносицу:

— Ах, мороженое?! Верно! Лезьте, братцы, в автобус. У гостиницы все получат. Проигравшая команда тоже.

Пацаны вперемежку с артистками стали набиваться в автобус, киношники грузили свои приборы.

Я тоже побежал до дому.

По дороге меня сначала обогнал автобус, потом «газик». Вдруг «газик» остановился. Когда я с ним поравнялся, дверца открылась.

— Залезай, Саша–Валера, подкинем, — сказал голос Владилена Алексеевича.

Я забрался в машину, и через минут пять мы были уже на месте. Я хотел вылезти, но Владилен Алексеевич сказал:

— Постой‑ка, узнаем, что с Николаем Сергеевичем, и поедем к вам.