Зажмурься покрепче

Гурни озадачила эта речь. Она была достаточно складной, чтобы казаться хорошо отрепетированной или как минимум произнесенной не однажды. Возможно, он что-то такое говорил коллегам на конференциях. Однако ярость, с которой вещал Эштон, была подлинной. Он видел ее раньше — она была свойственна жертвам насилия. Ярче всего Гурни помнил эту ярость в глазах пятидесятилетней женщины, которая призналась в убийстве своего семидесятипятилетнего отчима, который изнасиловал ее в пять лет.

В суде она объяснила, что хотела обезопасить свою внучку, а заодно и чужих внучек, на которых он мог бы положить глаз. При этом ее собственные глаза были полны первобытной злости, и как адвокат ни пытался ее утихомирить, она продолжала кричать, что если бы могла, зарубила бы топором всех и каждого, кто осмелится на такую мерзость, разрубила бы на куски, стерла бы с лица земли. Когда ее выводили из зала суда, она продолжала кричать, что будет поджидать под дверью суда каждого негодяя, избежавшего правосудия, пока не перебьет всех до последнего, и что она потратит все силы, данные ей Господом на это благое дело, до последнего вздоха.

Гурни подумал, что если ярость Эштона была той же природы, то это бы многое объяснило.

Тоном, подразумевавшим продолжение давно затронутой темы, он произнес:

— Тирана оправдывали бы при любых раскладах, так что согласен, система неполноценна.

Сперва Эштон не отреагировал, будто не расслышал ни слов, ни подтекста.

В темном пролете за спиной Эштона вновь что-то зашевелилось, и на этот раз Гурни удалось разглядеть коричневый рукав с чем-то металлическим. Затем он снова исчез за дверным проемом.

Эштон чуть наклонил голову налево, а потом очень медленно направо и переложил пистолет из правой руки в левую, лежащую на колене. Затем он поднял правую руку и неуверенно прикоснулся кончиками пальцев к голове, и с учетом наклона головы казалось, что он слушает море в невидимой ракушке.

Встретившись взглядом с Гурни, он опустил руку на подлокотник и поднял вторую, в которой был пистолет. На лице его расцвела жутковатая улыбка, которая тут же погасла.

— Какой же ты проницательный сукин сын.

Гомон, доносившийся из колонок, становился громче и тревожнее.

Эштон не обращал внимания.

— Проницательный, умный, обожаешь производить впечатление. Только на кого же ты его так хочешь произвести?

— Что-то горит! — воскликнул Хардвик.

— Ты как ребенок, — продолжил Эштон, не замечая ничего вокруг. — Ребенок, который научился фокусу и теперь показывает его снова и снова одним и тем же людям, в надежде воссоздать восхищение, которое он вызвал в самый первый раз.

— Черт возьми, там правда что-то горит! — повторил Хардвик, указывая на экран.

Гурни не отводил взгляда от пистолета. Что бы ни происходило на экране, это было сейчас неважно. Лишь бы Эштон продолжал говорить.

В дверном проеме появился невысокий человек в коричневом кардигане. Гурни заметил его боковым зрением, но сумел узнать: это был Хобарт Эштон.

Гурни продолжал смотреть на дуло пистолета. Интересно, что из происходящего доступно пониманию старика? Зачем он пришел и что собирается делать? Он старался войти украдкой или ему показалось? А если он специально поднялся по лестнице беззвучно и прятался в пролете, значило ли это, что он о чем-то подозревал? И главное: видно ли ему из дверей пистолет в руках сына? Понимает ли он, что такое пистолет?

Насколько сильно он погружен в деменцию? И если сейчас какое-нибудь его действие на мгновение отвлечет Эштона, хватит ли этого мгновения, чтобы Гурни успел метнуться и перехватить пистолет прежде, чем тот выстрелит?

Поток размышлений прервал крик Хардвика:

— В часовне пожар!

Гурни посмотрел на экран, стараясь держать обоих Эштонов в поле зрения. Из ламп на стенах церковного зала шел дым. Почти все девушки уже повскакивали со скамеек и собрались в центральном проходе, вокруг возвышения, недалеко от камеры.

Гурни тоже рефлекторно вскочил на ноги, а следом и Хардвик.

— Не спеши, детектив, — произнес Эштон, снова перекладывая пистолет в другую руку и целясь Гурни в грудь.

— Откройте им дверь! — потребовал Гурни.

— Не сейчас.

— Что вы затеяли?!

Из колонок стали доноситься крики. Снова взглянув на экран, Гурни увидел, что одна из девушек держала огнетушитель, из которого, вместо пены, лилась горючая жидкость, порождавшая теперь языки пламени вдоль скамеек. Другая девушка схватила другой огнетушитель, но результат был тот же — струя вскипала огнем. Очевидно, огнетушители умышленно наполнили горючим веществом. Это напомнило Гурни убийство с поджогом двадцатилетней давности, когда выяснилось, что один из огнетушителей опустошили и наполнили желатинизированным бензином — фактически напалмом домашнего приготовления.

В часовне теперь началась паника.

— Сейчас же открой двери, хренов урод! — закричал Хардвик.

Старший Эштон сунул руку в карман и достал что-то блестящее. Простой нож с выкидным лезвием, каким мальчишки-бойскауты строгали ветки в лесу. Лицо Хобарта не выражало ровным счетом ничего, а взгляд был направлен в затылок сына.

Эштон-младший между тем смотрел на Гурни.