Здесь и сейчас

Или так: раздастся звонок по телефону – и на экране высветится незнакомый номер. Я удивлюсь, пожму плечами, нажму на кнопку и услышу в трубке голос доктора Амелунга. Он сообщит, что Маркус Шульц назначил мне встречу в Бремене, в середине дня. Мне будет совсем неудобно, но я найду возможность и поеду.

Или даже так: звонок в дверь, я открываю и вижу на пороге седенького старичка в пенсне и с черным зонтиком в руках. Это Маркус Шульц, а зонтик потому, что он прилетел на нем ко мне, как Мэри Поппинс.

– Таня, я помогу вам, – говорит он.

Почему-то в этих дневных видениях – мало мне видений ночных! – часто фигурировал папочка Амелунг. Безо всякой надежды на романтизм, просто так. Мне хотелось видеть его, говорить с ним, есть с ним, идти рядом с ним.

Но никто не звонил ни в дверь, ни по телефону. И я поняла, что моя сумасшедшая персона не увлекла не только Амелунга, но и Шульца. Впрочем, ничего сверхъестественного, этого и следовало ожидать.

Известие пришло, когда я уже отчаялась дождаться. И никто не позвонил. Я получила письмо по электронной почте. Доктор Амелунг любезно извещал меня, что профессор Шульц хотел бы со мной связаться. И электронный адрес профессора.

– Это я дал твою почту, мам, – сообщил мне, недоумевающей, вездесущий сын. – Агнет попросила твой и-мейл, и я дал.

Только и всего. Что ж, спасибо и на том, если видеть и слышать меня так неприятно для герра Амелунга.

С профессором я не ошиблась, он оказался именно таким, какими их изображают в книгах и фильмах. Даже в домашнем облачении и окружении он не переставал казаться профессором. Мешковатые коричневые брюки из крупного вельвета, шерстяная грубой вязки серая кофта, очки в роговой оправе и ровная седая бородка. И жена его, открывшая мне дверь, выглядела типичной профессоршей, сухонькой, седенькой, в строгом шерстяном платье и с изрезанным морщинками лицом.

– Очень приятно. Профессор в кабинете. Позвольте, я вас провожу.

Сидя за столом, профессор увлеченно изучал видавший виды фолиант. Один из бесчисленного множества фолиантов, устроившихся в бесчисленном множестве книжных шкафов. Мне даже показалось на мгновение, что в этом есть постановочный момент. Хотя вряд ли профессор решил произвести на меня впечатление. Я пыталась прикинуть возраст профессора, но не могла определить. То ли он слишком хорошо выглядит для своих лет, то ли, наоборот, слишком плохо.

Он бодро поднялся из-за стола, но шаркал ногами, рукопожатие его оказалось сильным, а сама рука пергаментной и высохшей. Весь он был каким-то стремительным, но будто с изношенными шестеренками.

А какая, в сущности, разница? Главное, чтобы был результат. Профессор ведь еще не дал своего согласия на работу со мной.

Маркус Шульц радушно усадил меня в низкое, мягкое кресло, сам устроился напротив. Я не люблю низких кресел, когда коленки оказываются торчащими на уровне лица, а подняться можно, только активно задействуя руки. Но ничего, потерплю.