Здесь птицы не поют (СИ)

Они вернулись к отметке на стене и пошли в другую сторону, которая кончилась таким же закутком со столом и дверным проемом, в котором, в отличие от предыдущего никакой двери вовсе не было. Зато имелась лифтовая кабина, застрявшая в шахте, спустившись вниз почти на всю свою высот. Видна была ее крыша с металлическими тросами и еще какими-то механизмами, о назначении которых ни Рогозин ни Моня не имели никакого понятия.

Рогозин лег на живот и осторожно подполз к узкой щели, оставшейся между потолком застрявшего лифта и полом комнаты. Стараясь не засовывать голову в эту щель — он очень боялся, что ненадежный механизм кабины сорвется и она ухнет вниз, оттяпав его любопытную башку, — посмотрел в глубину. И от увиденного его передернуло.

— Что там? — Моня едва не влез к нему на спину.

— Трупы. Два скелета. Если они застряли в кабине и умерли здесь, то я даже не могу представить смерть хуже. Представляешь, посреди Якутии, в темноте и холоде многие дни помирать от обезвоживания и голода, зная, что никто не придет на помощь? Кошмар!

— А чего не выбрались?

— Не знаю, — Рогозин поднялся и пожал плечами. — Наверное, когда бабахнуло, они наверх ехали или вниз. Может, сломали себе ноги — руки от взрыва. Не знаю. Но эти нам тоже уже ничем не навредят. Пойдем отсюда.

Когда они вернулись, Моня первым делом спросил:

— Ну, чья версия убедительнее? Моя или узкоглазого?

Рогозин достал банку тушенки, разрубил ее пополам тяжелым тесаком, — такой прием он подглядел у покойного уже Арни, — одну половинку протянул Моне.

— Жри. Твоя версия выглядит вернее. С трудом себе представляю лифт в бомбоубежище. В бомбоубежище все должно быть просто и надежно. А лифт… Явно лишний. Но, может быть, есть и другое объяснение? Без чертовщины Юрика и без твоих безумных ученых? Может, все проще — произошла какая-то авария на секретном объекте?

— Тогда бы из Москвы понаехало золотопогонных, — резонно возразил Моня. — А не приехал никто. Словно и не было объекта.

— Ерунда это все, — сказал Рогозин. — Главное, что никто на нас со спины не напа…

Наверху раздался металлический стук, от звуков которого оба подпрыгнули на месте.

— Твою мать! — выругался Моня. — Напугался, черт! Узкоглазый, кажется, вернулся.

Стук повторился.

— Пойду, открою, — Рогозин поднялся на ноги и, придерживаясь за стену, побрел наверх.

И лишь ступеней за десять до выхода, Виктор вспомнил, что не слышал условного стука. Удары на дверь сыпались безо всякого порядка, словно снаружи шел град. Виктор замер перед самой дверью, не в силах принять какое-то решение. Юрик должен был постучать иначе. Кто там сейчас бесновался снаружи? Рогозин почему-то даже не мог думать об этом, мозг, скованный необъяснимым страхом перед неизвестностью, отказывался работать.

Рогозин прислонился спиной к холодной стене, едва не наткнувшись затылком на торчащую из нее арматуру, замер, даже дышать постарался реже. И стал слушать.

Здесь звук от ударов чувствовался совсем не так, как внизу. Не было в нем глухоты и непрерывности, звук был звонким, как будто с той стороны по двери стучали не голой рукой, а чем-то твердым — камнем, или, может быть, обухом топора.

Только этот звук и ничего больше снаружи — ни слов, ни криков, ни шорохов. Только стук, звон в ушах и далекое эхо, расходящееся по подземелью.

До двери было всего-то метра три, сквозь дыры в ней пробивался свет, заметно было, как она начинает трястись после каждого удара снаружи. Рогозин смотрел на нее и ясно себе представлял, как срывается она с петель, как падает на лестницу, и в бомбоубежище входит… нечто. Каким оно должно быть и почему это не человек, Рогозин не смог бы объяснить никому, но сам был уже совершенно уверен, что снаружи бесится не неудачливый приятель, а какая-то нечистая сила.

Он боялся сдвинуться с места, очень не хотел быть услышанным. Стоял в одной позе и осмелился только на засовывание руки в тот карман, где хранил заговоренный обрывок тряпки с подола беременной якутки.

Наверное, так просто совпало, но едва он коснулся этой тряпки, как все прекратилось.

Больше никто не стучал в хлипкую дверь, словно рассеявшееся наваждение исчез этот громкий звон в ушах, установилась привычная тишина. Говорят, человек не способен слышать свое сердцебиение, но в ту минуту Виктору казалось, что сердце гулко бубнит что-то частое, грозясь вот — вот выскочить из груди. Рогозин широко открыл рот и зачем-то попытался несколько раз вдохнуть — выдохнуть. К его собственному удивлению это помогло, сердце успокоилось. Рогозин замер, ожидая услышать звук удаляющихся шагов, но ничего не разобрал. Тихонько подвывал ветер, вроде бы шелестела трава… и ничего больше.

Сколько простоял он у выхода, обливаясь холодным потом и одновременно радуясь, что вовремя вспомнил об условленном сигнале, Рогозин не представлял. Он на мгновение закрыл глаза, которые кажется, сильно пересохли, и ровно задышал, успокаиваясь. Окончательно очнулся он сидя на корточках, опершись спиной на стену, с зажатой в ладони тряпицей, мокрой от пота. Кажется, переволновавшись, он вытирал ею лоб.