Здравствуйте, доктор! Записки пациентов

На вахте дежурный врач привычным движением поискала у меня вшей и выпустила на свиданку. Но что мог сделать Серега своей ненужной преданностью, своими апельсинами, водкой (выпить на 8-х! Тьфу!) и оригинальными комплиментами: «Ты сейчас такая же старая, как я был на дурняке». И — испугавшись — «нет! ничего, ничего. Только седину заметно! Потом это пройдет…». Что пройдет? Седина? Но что взять с инвалида II группы?! И после литературных новостей во главе с его победоносно шествующей «альтернативной службой» слезно просил передать привет какому-то Светляку — «у вас он лежит, у вас, на четвертом корпусе» (на крыше?). Я не собиралась бегать с приветами по всей этой его братве, однако он начертал послание Светляку на моем предплечье, несыто осмотрел меня одним зеленым глазом и исчез в лабиринтах коридора. Этот взгляд не завел меня, потому что хуй у Серенького всегда стоял плохо по причине аскетизма и других превратностей судьбы. Я помышляла о г-не Корнилове, пышном человеке, завотделением: ни боле ни мене. И хотя я прекрасно понимала, что лучше синица в руке, чем утка под кроватью, а также то, что тапочки надевает тот, кто встает первым, мне ужасно хотелось поиграть с ним в нежность, и хуй у меня вставал на него в любое время дня и ночи. Мое смущение он принимал за перманентное похмелье (у женщин оно длится три месяца!). И хотя его сентенции мне были нужны, как вошь на залупе он был АКТЕР. О да!

Это сладкое слово. Какой неподражаемый дуэт мог бы составиться из нас. Как он работал! Бабы выскакивали от него, исполненные счастья и надежд. Я ревновала и длинно обкладывала его при них. Они развеяли мои сомненья: «Да ты что… Влюбится! Как врач — да. Он же не долбоеб, как Кащеев. Человек!» Ну и хорошо. Но мнилось мне, что я его раскручу. Люди, облеченные властью, в 99 случаях из 100 становятся говнистее. Но как я эту власть люблю. Как я без нее теряю форму. От придумывания артистических ходов у меня округлилась. Я не годилась для устных импровизаций, я оказывалась в минусе. Он получал за свои спектакли приличные гонорары, я получала аминазин в жопу — какое это равноправие! Он любил религиозных философов и Лескова, я много кого любила, но только не Лескова…

В понедельник был обход. Накануне я сожгла себе скулу одеколоном, а по причине отсутствия воды не смогла смыть Серегины письмена. Г-н Корнилов брезгливо осмотрел меня и отдал приказ «ложить» под капельницу, потому что «Мармеладова» опять с похмелья подралась и сделала себе татуировку во всю руку. И текст явно белогорячечный: «Светлячок! Салют братве! Сгоношимся на подогревчик! Передай, куда выходит окно! Поспелов откинется к 850-летию! Рыбий глаз».

«Еб же вашу в душеньку через три коромысла мать, Карп Степанович, — хотелось мне сказать г-ну Корнилову. — А известно ли вам, что, пока вы кувыркались с вашей женой в субботу и воскресенье, тут шел настоящий шабаш? Все как один обкололись, загрузились колесами и упились — все! — кроме меня!» — но я никогда не принадлежала к лукавой породе стукачей.

Через три дня я шла к нему в кабинет, как Джек Николсон в «Кукушкином гнезде», когда ему уже сделали лоботомию. Он сидел, раскинув руки по дивану. Я села подле, потерлась лицом о его руку, понюхала ее и сунула большой палец себе в рот. И тогда… и тогда… хуй вам в спину, господа! Продолжения дождетесь лет через десять.

Иван Зорин

Посмотри на ближнего своего

© Иван Зорин, 2014

«Провожающий — не попутчик», — покачал головой Харитон Скуйбеда, оправляя рясу и закрывая на ключ Библию в железном окладе. Разломив хлебную корку, он мелко перекрестился и принялся за постный монастырский суп, то и дело стряхивая с усов черствые крошки. Когда он остановился перевести дух, у Иакинфа Сачурина, игравшего его роль, закололо под ложечкой. На другой день боль повторилась, Иакинф сдал анализы, которые оказались «плохими», и он, так и не успев перевести дух, очутился в корпусе для неизлечимых.

Сачурин был из тех, кто убегал от своего времени, но оно вилось кругами и, настигая, норовило заглянуть в лицо. Ему было за пятьдесят, у него была жена и свой круг, из которого он вдруг выпал, как птенец из гнезда. В больнице его окружили случайные, бесконечно далекие от него люди — он видел таких через стекло автомобиля, а теперь судьба свела их в одной палате, подвешенной между жизнью и смертью.

«Нашего полку прибыло…» — с молчаливой издевкой встретили его. И Иакинф понял, что к другому, как к отражению в зеркале, можно бесконечно приблизиться, но слиться невозможно.