Здравствуйте, доктор! Записки пациентов

— Так же, как и появились, — ответила я, и, чтобы перевести разговор на другую тему, спросила: — А что у этой, как ее, Брыкаловой?

— О, это отдельная песня! — сказала Марина. — У нее преждевременные. Родила мальчика на шестом месяце. На рынке работала, ящики с фаршем таскала. Муж не работает, бухает. Родители ей приносят еду, а она от персонала бегает, ему колбасу с помидорами носит. Они рядом живут, вон из окна дом виден. Он приходил вчера — это кошмар! Ну и рожа.

— А ребеночек жив?

— Жив. Лежит в барокамере. Она молоко сцеживает, а медсестры кормят через катетер, только эта дура сцеживаться забывает, смоется к своему алкашу и сидит там полдня, стережет, чтобы не украли.

Лена повернула к нам открытую книгу и показала схему развития плода по неделям:

— Ой, мамочки, посмотрите, какая она сейчас!

— Головастик, — усмехнулась Марина.

— Слушайте, что они пишут: беременность не случайно сравнивают с эволюцией. Действительно, в первые недели своего внутриутробного развития будущий ребенок проходит все этапы жизни на планете Земля, начиная ее с простейшей клетки в утробе матери. Возможно, поэтому эмбрион человека в первые два месяца почти неотличим от эмбрионов любых других живородящих существ. И только после этого природа начинает придавать эмбриону человеческие черты… Бред какой-то… — Лена закрыла книгу и положила на тумбочку.

— Почему бред? — спросила я.

— Потому что не верю я во все эти эволюции, человека создал Бог…

— Ну да, надел черную рубашку, закатал рукав и давай создавать! — хохотнула Марина.

— Не верю! Как из ничего, из ниоткуда, из какой-то одноклеточной молекулы могло образоваться такое высокоорганизованное существо! Даже если за миллионы лет из одной клетки и получилась обезьяна, то откуда в ней появился разум? Скажи?

— В некоторых обезьянах он и по сей день не появился, — ответила Марина, — ты еще скажи, что Солнце вращается вокруг Земли, темнота.

Лена посмотрела на меня, ожидая поддержки:

— А ты во что веришь, в Бога или в эволюцию? — спросила она.

— И в то и в другое, — ответила я.

— Как это может быть, в Библии написано, Бог создал небо и землю, — удивилась Лена.

— Библия — это притча, текст, написанный иноязыком…

Вошла Ареват Мамедовна, и наш теологический спор прекратился. Она вкатила стойку для капельницы и оставила возле моей кровати. Лену с Мариной забрала в процедурный кабинет, а мне велела готовиться к вливанию. Оставшись в палате одна, я закатала правый рукав и удобней уложила голову на подушку. Надо мной, как башня, стояла подставка с перевернутым пузырем на вершине.

Скрипнула дверь. В проеме показалась черная рубашка. Она подплыла к кровати, где только что лежала Лена, растерянно развела в стороны рукава, выскользнула из палаты и направилась в сторону процедурного кабинета.

Некод Зингер

Пациент из Тальбии

© Некод Зингер, 2014

Людские судьбы всегда казались мне еще более загадочными, чем судьбы камней, садов и книг. Когда психиатрический стационар в Тальбие закрылся, несколько папок с делами умерших пациентов бросили прямо во дворе, очевидно не донеся до мусорного бака. Ни больных, ни медперсонала на территории уже не осталось, но сторож продолжал подкармливать животных живого уголка. Одну из папок с ивритской наклейкой «Цонтвари Костка Онаркеп» я, не удержавшись, подобрал.

— Вот так-то, — сказал сторож, кормивший павлина. — Так-то вот. Снести не снесут, не-е-т — исторический памятник… Зато они его так реконструируют, по генеральному архитектурному плану, что родная мать не узнает. Говорю тебе не по интуиции, а по твердому знанию. Видал особняк по соседству? Все камушки пронумеровали перед тем, как разобрать, — инструкция такая. А новую коробочку сложили, глядь — номера-то все, где попало, а уж что внутри теперь бетонная отливка вместо солидной кладки и два новых этажа по стилю к нему так же подходят, как мэр наш к своему креслу, об этом и говорить нечего. Так что читай историю болезни, это единственное, что остается от этого города!

Я начал читать — и не пожалел.

Пациент без удостоверения личности, безвыходно остававшийся в больнице на протяжении четырех десятилетий с диагнозом хронической паранойи и записанный в больничной карточке как Цонтвари Костка Онаркеп (вероятно, на основании находившейся при нем газетной вырезки с плохо сохранившейся репродукцией мужского портрета), давно уже ни с кем не разговаривал, но в истории болезни было записано, что он владеет венгерским, сербским и немецким языками.

Ошибку в идентификации я обнаружил при первом же взгляде на полувыцветшую газетную статью. Слово «оnarckеp» означает «автопортрет», и этот автопортрет, как и гласила подпись, действительно принадлежал кисти художника Чонтвари Костки и хранился в Будапештском национальном музее. Несмотря на то что этот оригинальный живописец-визионер действительно посетил Иерусалим в конце девятнадцатого века и написал замечательную серию картин на евангельские сюжеты, помещенные в реальный пейзаж Палестины, хронологически он никак не мог оказаться тем странным пациентом, которому было присвоено его имя.