Здравствуйте, доктор! Записки пациентов

Врачи три месяца пытались вернуть чувствительность ногам Риты, но… И вот ее готовят к выписке — для беседы приходит врач-психолог. Врач-(ахтунг!) — психолог громким голосом, не обращая внимания на присутствующих в палате, объясняет Рите тонкости выписки и особенности дальнейшего лечения:

— Ведь у вас в истории болезни записано «суицид», поэтому бла-бла-бла… Ну вы же понимаете, если есть запись «суицид», то вас должны бла-бла-бла… Ваш случай — случай суицида, значит, вы — бла-бла-бла…

При первом же упоминании табуированного понятия я выхожу из палаты, за мной выходят сиделки. Мы усаживаемся на больничную каталку и молчим. Георгий уходит в курилку. Добрая психологиня говорит настолько внятно и громко, что слышно на посту — то есть не только нам, но и медперсоналу. Да и вообще — всем.

«Господи боже, что за доктор-выродок!» — думаю я, смотря из темноты коридора на побледневшую жалкую Риту. При каждом повторении слова «суицид» она будто вжимается в подушку. Врачу-так-называемому-психологу хочется дать весомого пинка (и лучше не ногой, а металлической лопатой). Для скорости.

* * *

Выхожу на улицу поздней осенью, вдыхаю холодный городской воздух. Я жива, двигаюсь и осталась в своем уме. Но жизнь моя теперь изменится. И восприятие жизни тоже изменится.

О чем мы думаем, когда здоровы? О чем беспокоимся? Разве кто-нибудь, находясь в полном или относительном здравии, верит в то, что будет когда-нибудь парализован? Увечен? Безумен? Слеп?

Сколько времени мы тратим на поиски огромного счастья… мы тратим силы и здоровье, пытаясь увидеть его в любви, деньгах, новых впечатлениях, должностях или в удачной обновке. Но гораздо лучше, оказывается, ощущать просто счастливые мгновения — первый снег, цветы на даче, тихий вечер, шелест летнего дождя, долгие одинокие поездки на машине, чистый ковер под ногами, день без боли, возможность читать, разговаривать по телефону с подругой. Общаться с Богом. Вернее, с собой — с той частью в себе, что от Бога.

Маленький ребенок берет меня за уши своими ручками и целует в нос. И я чувствую себя счастливой.

Артемий Ульянов

Своя кровь

© Артемий Ульянов, 2014

Раннее утро обдало весеннюю Москву щедрым солнечным светом, тихонько подкравшись к ночному городу из-за линии горизонта. Птицы дружно подхватили первые настойчивые лучи, до краев наполнив мегаполис радостным щебетом, словно старались помочь светилу разбудить спящих обитателей громоздких бетонных муравейников.

Но поднять с постели Митьку Свиридова, к которому со школьных лет приклеилась кличка Сверчок, им не удалось. Хотя он и был заядлым соней, этот день начался для него еще до рассвета. Накануне вечером Митька усердно гипнотизировал себя, уговаривая молодой организм очнуться вовремя. Искать помощи у старенького будильника, противно верещащего в любой назначенный час, Митя не мог. Его обожаемая родная Оля, сладко сопящая рядом, не должна была проснуться, ведь он собирался выскользнуть из квартиры втайне от нее. А когда она откроет заспанные голубые глаза, Сверчок уже будет сидеть рядом с ней на кровати, что-то пряча за спиной.

Тихо лежа подле своей принцессы, он долго любовался ее тихим сном, превратившим Олю в ребенка. Учуяв первые признаки рассвета, взглянул на циферблат простеньких настенных часов и аккуратно поднялся, боясь скрипнуть уставшим диваном. Крадучись по «двушке», скупой на квадратные метры, Митька наскоро умылся, стараясь не шуметь сантехникой, нацепил мятые джинсы и цветастую майку, после чего юркнул в тесную кухню. Там его ждала крупная кружка необычно крепкого чая, которую он заготовил еще накануне вечером, спрятав напиток в шкафчик с посудой. Сделав первый глоток, поморщился. Горечь темной заварки непривычно вязала рот, ведь и впрямь вполне походила на чифирь. «Да… это, пожалуй, поможет», — подумал Свиридов, прежде чем несколькими решительными глотками затолкал в себя противное пойло, плотно набитое кофеином.

Закрыв за собой дверь квартиры с бесшумной осторожностью, достойной бывалого «домушника», Митька вынырнул из обшарпанного подъезда навстречу грядущим событиям, которые нес ему набирающий силу день. В карманах его штанов лежали лишь ключи и паспорт.

Худой сутулый мужчина, с бритым наголо бугристым черепом, в неопрятной мешковатой одежде, стоял перед грязным мутным окном лестничной клетки, упершись отстраненным взглядом в синие предрассветные сумерки. Беззвучно шевелил губами, словно молился. Но в его устах не было молитвы. Ни стихов, ни прилипшего к мозгу мотива модной песенки. И если бы кто-нибудь мог расслышать его тихий свистящий шепот, то отшатнулся бы в ужасе. А после непременно позвонил бы в милицию.