Зеленая ночь

Трактор описал круг. Сейчас Умиду видны были работавшие в поле девушки. Издали он не мог различить, да, по правде сказать, не очень они его интересовали.

— Что это за девушки? — спросил он. Так, чтоб сказать что-нибудь.

— Моя бригада, — с гордостью ответила Тубу и, на мгновение оторвав взгляд от рядов, обернулась к нему. — Ты их всех знаешь. В нашей школе учились.

Умид почему-то сразу вспомнил, что пора возвращаться.

— Отец беспокоится! — сказал он, соскакивая с трактора. — Будь здорова, Тубу!

Трактор остановился.

— Чего ты? Давай с нами обедать. Вон и девушки идут!

— Не хочу, — сказал Умид. — Сыт.

Он завел мотоцикл, сел, но приятно почему-то не было. Наоборот — противно. Будто не на мотоцикле ехал, а делал что-то постыдное.

Когда мотоцикл с ревом ворвался во двор, стоявшие у колодца обернулись. Уперши руки в бока, Халык с таким видом глядел на мотоцикл, словно старался вспомнить: вроде он его видел где-то, вот только где?.. Умид облегченно вздохнул. Он боялся, что Халык бросится на него: «Ты что это, сукин сын?! Кто тебе разрешил, а?!»

Поставил мотоцикл на место, посмотрел на Пири. Тот был абсолютно спокоен, вроде даже посмеивался.

— Я слышал, Асли подарила тебе его… — Халык кивнул на мотоцикл. — И правильно… Чего зря пылиться! — он повернулся к дому. — Гюлендам! Давай побыстрей!

Гюлендам принесла ведро горячей воды и поставила в саду под деревом, рядом с большим медным тазом.

Халык подошел к матери, дремавшей на своем тюфячке, взял ее в охапку. Старушка открыла крохотные красные глазки, взглянула на небо. Запавшие губы ее дрогнули, и она пискнула, как грудной младенец.

— Сейчас вымоем нашу мамочку! — сказал Халык, усаживая старуху в большой медный таз.

Он до локтя засучил рукава. Попробовал, не горяча ли вода. Мылом, похожим на яичный желток, намылил белую старухину голову.

— Поливай, Гюлендам!

Вода лилась с головы на морщинистое тело, и старуха часто-часто моргала лишенными ресниц глазами. В тазу она была похожа на ребенка.

Меджид-киши сидел у колодца, потирал намазанные глиной руки и смотрел на Халыка.

— Никогда не видел, чтоб вот так за матерью ходили… — Пири покачал головой. — Каждую неделю сам моет… Уже десять лет…

Он подождал, что скажет на это Меджид-киши, но тот ничего не сказал. Не спеша поднялся, взял длинную толстую веревку, один конец привязал к дужке ведра, другой протянул Умиду.

— Ну, подошла твоя очередь. Теперь не проси пощады!

— Не попрошу.

— Глубоко… Лопатой не выбросить. — Отец осторожно спустился в колодец. — Давай ведро!

Умид опустил ведро в колодец. Повернул голову, взглянул на Халыка. Тот вытирал старуху белоснежным полотенцем.

Подошел Пири, заглянул зачем-то в колодец.

— Хорошо ходит? — спросил он, не отрывая глаз от затылка Меджида-киши.

— Кто? — не понял Умид.

— Мотоцикл.

— Неплохо…

Меджид-киши дернул за веревку.

— Эй ты, заснул?! Тяни давай!

Перехватывая руками веревку, Умид вытянул ведро наверх, вывалил из него влажную землю.

— Нравится он тебе? — вполголоса спросил Пири.

— Кто?

— Мотоцикл?

— Ты что?! — снова крикнул Меджид-киши. — Руки отсохли?! — Из колодца высунулась седая, измазанная глиной голова. — Чего под руку суешься? — окрысился старик на Пири. — Когда ты за рулем, к тебе не лезут!..

Пири отпрянул, шутливо прикрыв руками голову.

— Ухожу, ухожу! — Он хлопнул Умида по плечу, шепнул на ухо: — Катайся, парень! Живи, пока живется!

Халык осторожно опустил на тюфячок завернутую в покрывало старуху.

— Спи, мамочка! Отдыхай! Добрых тебе снов!

Меджид-киши положил руки на край колодца, взглянул на бабушку Миннет. Покачал головой.

— Ей не колодец — могилу копать пора, — наклонился и стал наполнять ведро землей.

Через полчаса у Умида заныла спина. Нестерпимо саднило ладони. Веревка была как железная, на пальцах оставались глубокие синеватые вмятины.

— Долго еще копать будем?

— «Будем»! — Меджид-киши усмехнулся. — Ты разве копаешь?

— Ну, землю вытаскиваю…

— Копать и вытаскивать — это, брат, небо и земля!

— Что-то ты больно весел, отец! Вроде бы не до шуток…

— А почему? За бозбашем-то любой веселиться может. А ты пуп надрывай, а сам шути, тогда я скажу: мой сын!.. Не по вкусу работенка, а? Что лучше: борщ варить или колодец бабке копать?

— И то, и другое — чушь собачья! — Перехватывая руками веревку. Умид вытянул наполненное до краев ведро. С каждым разом оно становилось тяжелее.

Он в тоске поглядел на шелковицу. Лечь бы возле бабушки Миннет, положить голову на голубую мутаку!.. Умид погладил затекшие плечи, рукавом рубашки вытер пот, стекавший за ушами… Вспомнил, как улыбалась Тубу, как сверкали ее золотые зубы… Стоит небось сейчас на берегу… Потом войдет в воду, поглаживая мускулистые руки… Вот бы оказаться там, на реке!..

— Дядя Меджид, вылезай! — крикнул с айвана Пири. — Обед!

Умид блаженно прикрыл глаза — словно прохладной водой окатил его голос Пири.

За обедом они сидели друг против друга. Пири был совершенно спокоен, ел с неменьшей охотой, чем вчера, во не отрывал глаз от Умида — боялся, как бы у того не выскочило изо рта что не надо.

Халык казался озабоченным, после каждого куска вздыхал.