Зеленая ночь

Все кругом было чистое, промытое. Повсюду стояли лужицы, и на поверхности их вздувались пузырики, похожие на куриный глаз. На третьей неделе октября не должно бы стоять такой погоды. В эту пору солнце светит вовсю, дни стоят теплые, прозрачные, ясные. Когда они, бывало, выходили из «Интуриста» на этот самый бульвар, ласковое тепло октябрьского дня превращало их, солидных и немолодых, в озорных мальчишек, в студентов, вчера только положивших в карман диплом. Нет, тогда в эту пору не бывало плохой погоды. А может, была, может, и хуже стояли дни, просто им было ни к чему? Столько света было в душе, столько жара в сердце, что день казался теплым и ясным, деревья — зелеными, вода хрустально-чистой… Когда сорок восемь лет назад они кончили институт, все девятеро были не женаты. Постепенно переженились, обзавелись детьми, потом внуками… Но и молодые парни, и солидные отцы семейств, и деды — они все равно приходили на свою встречу. Сорок восемь лет! Нет! Сорок восемь минус четыре года, будь они прокляты, эти годы!.. В сорок первом взяли в армию Гаджи, Серхана, Касума, Джафара. В сорок втором добровольцем ушел Гуммет. Абдулла, Джебраил, Малик, Мири остались — фронту нужна была нефть.

А кто ж это предложил встречаться каждый год? Кому тогда, в тридцатом году, пришла в голову эта идея?.. Малик! Он — самый маленький и ростом, и годами. И они дали друг другу слово, что, где бы кто ни был, какую бы должность ни занимал, они каждый год будут встречаться. В октябре. Октябрь — подходящий месяц, спокойный, теплый… Каждую осень, третья неделя октября, воскресенье, десять часов утра, Губернаторский сад…

Джебраил почувствовал, что озябла лысина, снял кепку с длинным козырьком, посмотрел. Промокла… Он отряхнул кепку о колено, снова надел. Хотел было сесть, передохнуть, но скамейки все были мокрые. В такую погоду ровесников его не увидишь на сквере. В такую погоду старики не сидят в клубе пенсионеров, не режутся в домино, не ведут беседы о болезнях, лекарствах и о новых снотворных. Разве что Машаллах — этот все равно выйдет, отправится в чайхану. Тому хоть буран снежный, хоть земля свечой плавься — все едино. Если Машаллах хоть один день не побывал в чайхане, ему ни сна, ни покоя. Бодрый мужик, не приведи бог сглазить, сейчас уже наверняка торчит в очереди у молочной…

Вспомнив про молоко, Джебраил повернул обратно.

Перед молочной было полно народа. И когда эти женщины набежали, двадцать минут назад ни одной не было!.. Джебраил встал в самый хвост, осмотрел очередь и примерно посередине ее увидел Машаллаха — по папахе узнал. Странная у него была папаха: издали на шляпу похожа, вблизи — на чабанский тельпек. Сшита она была из лохматой бараньей шкуры, верх плоский, а цвета розовато-коричневого. Машаллах считал свою папаху бесценной — ее подарил ему любимый брат.

Поглядывая на папаху, Джебраил с сожалением думал, что не стоило ему прохаживаться по бульвару, сейчас был бы первым.

Но Машаллах этот — будто глаза на затылке — углядел Джебраила.

— Ты это чего там притулился? — Машаллах улыбнулся Джебраилу и махнул рукой. — Сюда давай: я тебе очередь занял.

Побаиваясь женщин, Джебраил не решался идти к Машаллаху, но тот настаивал:

— Иди! Иди, говорю! Занял я для тебя очередь!

Под недоброжелательными, осуждающими взглядами Джебраил зашаркал к Машаллаху.

— Здравствуй! — чуть слышно сказал он, пряча глаза и от Машаллаха и остальных.

— Здравствуй, здравствуй! — громко сказал Машаллах, пожимая ему руку.

И в этот момент послышался громкий визгливый выкрик:

— Куда это ты лезешь, дядя?!

Джебраил замер, не подавая голоса.

— Не вякай! — небрежно бросил Машаллах. — У него тут очередь.

В очереди ворчали: кто вполголоса, кто погромче.

— Бабушка! — позвал Машаллах сгорбленную морщинистую старушку, стоявшую позади него. — Говорил я тебе, что за мной один мужчина? Ну? Говорил? Бабушка!

— Какая я тебе бабушка? — прошамкал синеватый сморщенный рот. Старуха искоса поглядела на Джебраила и сиплым голосом промямлила: — Стоял он тут, стоял…

— Ловчат! — сказал кто-то. — А еще старики!

Джебраил чуть не кинулся на старое место в конце очереди, потом разозлился: почему это в конец?! Он первый пришел! Раньше всех. Идти домой без молока и всю ночь подыхать от кашля?!

Вспомнил, и сразу его начал бить кашель, да так, будто ножом грудь режет. Он уж и губы стискивал, и руками рот зажимал — ничего не помогало. Лицо посинело, жилы на шее вздулись, глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит.

Когда Джебраил наконец перестал кашлять, Машаллах сказал:

— И что за люди!.. Из-за двух кружек молока растерзать человека готовы, — и сокрушенно покачал головой.