Зеленая стрела удачи

...Завод после реконструкции пускали 1 октября. С утра развесили по слободе красные флаги. «Мы свой, мы новый мир построим...»

Из томильных печей пошел на главный конвейер ковкий чугун. Рамная пришла в движение, рессорная... На испытательных стендах взревели, захлебываясь в бензиновой ярости, задрожали автомобильные моторы, выбрасывая в коллекторы горячее дыхание, запах будущих дорог. В Зале ударника было торжественное заседание. Лихачев говорил речь и пальцем стучал по микрофону, что-то там не контачило у радистов. «Слышите меня, товарищи?» — «Слышим, директор, говори своим голосом...»

Во всех газетах печатали приветствия и портреты передовиков. Все театры и кинотеатры Москвы два дня работали только на ударников АМО. Всем выдали по два билета и талоны на усиленное питание.

— Товарищи, — говорил Лихачев, отставив в сторону хрипящий микрофон. — Товарищи, весь наш новый АМО пронизан конвейерами. Автомобиль идет к своему рождению многими потоками, и только стены завода неподвижны. Внутри же все бежит! Абсолютное торжество методического, ровного, рационального движения. Автомобиль — гений быстроты, поглощает пространство, еще не родившись. Став на колеса, он только продолжает конвейерный бег...

И вдруг на третий или на пятый день после пуска в Москву пришло письмо в длинном голубом конверте. Свалилось как снег на голову, нежданно, негаданно, будто тихой тенью накрыло из другого мира, пропахшего нафталином и подмышками, давно ушедшего и погибшего.

«Милостивый государь, господин редактор! — было написано на тонком листке. — В числе последних достижений большевики рекламируют открытие ими нового автомобильного завода АМО в Москве. Это открытие они обставляют с большим шумом.

Для восстановления истины довожу до сведения газеты, что автомобильный завод АМО был построен в 1916—1917 годах группой москвичей, оборудован американскими машинами, снабжен материалами для постройки тысячи грузовых и легковых автомобилей типа «фиат». Был приглашен лучший технический персонал и приступлено к началу работы по изготовлению автомобилей.

В конце 1917 года деятельность завода была остановлена Октябрьским переворотом. Теперь, через 14 лет своего владычества, большевики собрались восстановить работу на заводе, построенном и оборудованном не ими. Это они называют своими достижениями.

С совершенным уважением Сергей Рябушинский».

В злобе писано, решил Алабин, и понял со всей очевидностью раз и навсегда, что возвращения не будет, нет у Рябушинских сил, поэтому-то и огрызаются. Последнее дело, и, значит, конец всему. Крест на старом. На других скоростях жизнь пошла.

Давно это было. Давно. А с другой стороны, недавно совсем, тут своя арифметика, свой счет. Как считать? Каким масштабом? Год за два. Год за три. Год за год...

— Нюра! — вскрикивает Степан Петрович. — Нюра, первый АМО 19 октября собрали?

— Нет, — говорит Анна Сергеевна, подумав. — Нет, Степа... Первый сделали, то бишь, собрали в ночь на 21-е...

Она все помнит! Первый стоял с задранными створками капота, яркие лампы в белых матовых колпаках, как в хирургической, горели над ним, вокруг суетились сборщики, заглядывали в мотор, проверяли подачу бензина, а Первый не желал заводиться. Стоял как вкопанный.

Кажется, тысячу раз все было проверено и перепроверено, а он стоял мертвый, и директор Лихачев, будто сделавшись меньше ростом, бегал вокруг и махал руками. «Чего там у вас, в самом деле! Черт возьми!»

Анна Сергеевна с подружкой Наташкой Мунблит забралась на антресоли и оттуда все видела.

— Ой, господи... — пугалась Анна Сергеевна.

— А может, перепутали что по мелочи, проводок отцепился, и все, а в основном все верно, — шептала Наташка.

— Ума не приложу...

И вдруг Первый выхлопнул из себя резкий рык. Мотор взял обороты, загудел, и в лобовом стекле задрожали отсветы потолочных фонарей.

Закрыли капот. Лихачев полез в кабину, сел за руль, хлопнул дверцей. Грузовик тронулся. В распахнутых воротах, в черном проеме ночи и заводских огней, размытых дождем, рубиново загорелся стоп-сигнал. Директор притормозил.

Девушки спустились вниз. Они обе проходили на заводе практику, и рабочие их места были на сборке, но их смена давным-давно кончилась, они просто остались посмотреть на Первого.

— Я к тебе, Наталья, пойду ночевать. Я ж домой до света не доберусь, — сказала Анна Сергеевна, запахивая пальтишко из маминого перешитое.

— Идем. Вдвоем и ляжем. Ты во сне не брыкаешься?

Они шли, две комсомолки, и говорили о чем придется — о женихах, о танцах, о Чарли Чаплине, но во всех их разговорах присутствовал тот Первый. Он все менял, он значил так много в их жизни, что не говорить о нем они не могли.

— Это очень важно в данный момент, — говорила Наташка. — Весь мир увидит, что мы умеем. Нет уже России лапотной, есть Россия автомобильная. Попробуй, сунься враг.