Зеленые тени, Белый Кит

— Я лично дошел до исподнего, — пропищал Дун голосом флейты-пикколо и робко добавил: — Отец...

— Вылезай! — перебил священник, делая взмахи рукой, словно косил траву. — Убирайтесь! — повторял он. — Прочь, прочь, прочь! Черт, черт, черт!

И, как одержимый, согнал бунтарей в кучку, обрушив на них потоки лавы, под которыми можно было похоронить целую деревню и уничтожить все живое.

— Прочь с глаз моих! Убирайтесь, негодяи! Сидите в четырех стенах и думайте о душе. И чтобы каждый притащил свою задницу ко мне на исповедь шесть раз подряд, не пропуская ни одного воскресенья, и так еще десять лет. Ваше счастье, что этот позор узрел я сам, а не епископ, не монашки — сладкие пташки, хотя отсюда до Мейнута рукой подать, и не юные чада из деревенской школы. Дун, подтяни носки!

— Уже подтянул, — сказал Дун.

— Последний раз говорю: вылезай!

Греховодникам ничто не мешало броситься врассыпную, но они, обезумев от страха, вцепились в свои велосипеды и только прислушивались.

— Скажи-ка, сделай одолжение, — нараспев произнес священник, зажмурив один глаз, чтобы прицелиться, и широко раскрыв другой, чтобы лучше видеть мишень, — за каким хреном тебя туда понесло? Ты что надумал?

— Утонуть, ваша милость... ваша честь... ваша светлость...

И впрямь, Дун медленно, но верно приближался к этой цели.

Пока монсеньор не отбыл восвояси.

Когда его велосипед с благочестивым дребезжаньем скрылся за пригорком, Дун все еще стоял, будто поникший духом Лазарь, размышляя о скорой кончине.

Однако вскоре через заболоченный луг донесся его голос, поначалу непривычно слабый, но с каждой минутой набирающий победную силу:

— Убрался?

— Убрался, — подтвердил Финн.

— Тогда смотрите все сюда, — распорядился Дун.

Они посмотрели, вытаращили глаза, а потом у каждого отвисла челюсть.

— Не тонет, — ахнул Нолан.

— А ведь сто раз мог утонуть, — добавил Риордан.

— Знай наших! — Дун осторожно притопнул ногой и спросил, понизив голос, будто подозревал, что святой отец, хоть и убрался, может его услышать: — Догадываетесь, почему меня не засосало?

— Почему, Дун? — спросил хор голосов.

— Да потому, что я поспрошал стариков и выяснил: давным-давно, сто лет тому назад, на этом самом месте была...

Выдержав эффектную паузу, он закончил:

— Церковь!

— Церковь?

— Добрая римская твердыня на зыбкой ирландской почве! Ее красота укрепляла веру. Но под такой тяжестью просел угловой камень. Тогда священники сбежали, бросив храм на произвол судьбы — и алтарь, и все прочее, а сейчас на этих развалинах стоит ваш покорный слуга Дун, по прозвищу Гимнаст. Я стою над землей!

— Да это настоящее открытие! — не удержался Финн.

— Не спорю! Отныне именно здесь мы будем изучать глагольные формы: освоим наклонения в разных видах, чтобы в будущем времени, ближайшем и отдаленном, возродить наши чувства к женщинам, — объявил Дун, не покидая сырого мшистого островка. — Но на всякий случай...

— На какой случай?

Дун указал рукой куда-то вдаль.

Его дружки развернули велосипеды, так и стоя над рамами в нелепых позах.

На пригорке, прежде скрытые от глаз, но теперь уже вполне различимые, метрах в тридцати появились две женщины — не розовые бутоны, отнюдь, но вполне пригожие, особенно под покровом тьмы, да еще в таких обстоятельствах.

Росточку в них было — всего ничего. В Ирландии малым ростом никого не удивишь, но эти оказались уж вовсе крошечными: таких увидишь разве что в цирке или на ярмарке.

— Лилипуточки! — воскликнул Финн.

— Артистки варьете, на той неделе выступали в Дублине! — объявил Дун, не вылезая из болота. — Каждая весит вдвое меньше меня, иначе церковная кровля сдвинется с насиженного места и обрушит нас в пучину!

Дун свистнул и помахал. Дюймовочки, маленькие женщины, прибавили шагу.

Когда они благополучно преодолели трясину и остановились подле Дуна, тот позвал приятелей:

— Не пора ли вам отлепиться от велосипедов и составить компанию танцовщицам?

Все дружно ринулись в болото.

— Назад! — закричал Дун. — Подходи по одному. А то встретимся вечером в пабе...

— И кого-нибудь недосчитаемся, — договорил за него Финн.